Собака Баскервилей. Острие булавки (сборник) - Гилберт Честертон

Как только отец Браун услышал слово «спички», он подскочил так, будто под ним самим зажгли спичку.

– Вот оно что! – воскликнул он, просияв. – Теперь все понятно!

– Что значит, теперь все понятно? – сухо спросил глава Мандевиля, который вернулся в строгом официальном виде, чтобы соответствовать требованиям официальных представителей властей, наводнивших колледж, точно маленькая победоносная армия. – Вы хотите сказать, что это убедило вас в виновности Крейкена?

– Это убедило меня в невиновности Крейкена, – без тени сомнения произнес отец Браун. – И дело против него можно закрывать. Неужели вы действительно считаете Крейкена человеком, который станет отравлять людей при помощи спичек?

– Все это очень хорошо, – ответил мастер с тем взволнованным видом, который не покидал его с той минуты, когда он увидел то, что произошло. – Но вы же сами указывали, что фанатики с ложными принципами способны творить зло. Кстати, именно вы сказали, что коммунизм расползается повсюду, и влияние его усиливается повсеместно.

Отец Браун смущенно хихикнул.

– Что касается последнего, – сказал он, – наверное, я должен перед всеми вами извиниться. Вечно от моих глупых шуточек одни неприятности…

– Шуточек! – закипая, воскликнул мастер.

– Ну, как вам сказать, – принялся объяснять священник, почесывая лоб, – когда я говорил о том, что влияние коммунизма усиливается, я говорил о том, что вижу вокруг себя каждый день. Даже сегодня я столкнулся с этим пару раз. Это привычка, которая, вне всякого сомнения, полностью совпадает с идеями коммунизма, хотя присуща не только самим коммунистам, но и многим другим людям. Особенно здесь, в Англии. Я говорю о привычке оставлять себе чужие спички. Конечно, это совершеннейшая мелочь, о которой не стоит и говорить, но в данном случае это имеет самое непосредственное отношение к тому, как было совершено преступление.

– Ничего не понимаю, – признался доктор.

– Если почти каждый человек может позабыть вернуть спички, могу вас заверить, что и Крейкен мог по рассеянности сунуть себе в карман чужой коробок. Именно таким образом отравитель, изготовивший эти спички, избавился от них, передав их Крейкену. Все, что для этого требовалось, – дать их ему и не забрать обратно. Поистине, превосходный способ снять с себя ответственность, ведь сам Крейкен вряд ли смог бы вспомнить, от кого он их получил. Но, когда Крейкен, ни о чем не подозревая, использовал их, чтобы зажечь сигары, предложенные двум нашим гостям, он попал в ловушку. Конечно, все очевидно: убежденный революционер убивает двух миллионеров.

– А кому же еще нужно было их убивать? – проворчал доктор.

– И действительно, кому? – повторил священник, и голос его вдруг сделался очень серьезным. – И этот вопрос подводит нас к тому, о чем я тоже говорил, и это, позвольте заметить, была отнюдь не шутка. Я говорил о том, что разного рода ереси и ложные учения стали обычным делом и превратились в нечто повседневное. Люди привыкли к ним настолько, что никто их уже не замечает. Думаете, говоря об этом, я имел в виду коммунизм? Как раз наоборот. Все вы вздрагиваете от одного лишь упоминания о «коммунизме», и Крейкен вам представляется чуть ли не хищным зверем, поэтому вы и не спускали с него глаз. Конечно же, коммунизм – это ересь, но эта не та ересь, к которой вы, люди, испытываете неприятие. Вы принимаете на веру капитализм, или, вернее, пороки капитализма, скрывающиеся под маской отжившего свое дарвинизма. Помните, что вы все говорили в профессорской о том, что жизнь – это хаос, что природа требует выживания самых приспособленных и что поэтому нет никакой разницы, справедливо оплачивается труд бедняков или нет? Это та ересь, к которой вы, друзья мои, привыкли, с которой свыклись, и тем не менее это такая же ересь, что и коммунизм. Вы с легким сердцем принимаете антихристианские законы нравственности или безнравственности. И именно такой вид безнравственности сегодня превратил человека в убийцу.

– Какого человека? – вскричал мастер, и голос его неожиданно дрогнул.

– Позвольте, я зайду с другой стороны, – спокойно продолжил священник. – Вы все говорите о Крейкене, что он хотел сбежать. Но это не так. Увидев, что случилось с этими двумя, он просто выбежал на улицу, стал кричать в окно доктору, после чего, собираясь вызвать полицию, помчался в участок, где и был арестован. Но вам не кажется странным, что до сих пор не вернулся мистер Бейкер, казначей, который тоже отправился вызывать полицию?

– И где он? Чем занимается? – насторожился мастер.

– Думаю, уничтожает бумаги. Или обыскивает комнаты этих людей, чтобы убедиться, что они не оставили нам какого-либо письма. А может быть, все это как-то связано с нашим другом Уодемом. Что мы о нем знаем? Ну, тут все очень просто. Это, можно сказать, своего рода шутка. Мистер Уодем экспериментирует с ядами, которые можно было бы использовать в военных целях. Давайте представим, что он изобрел вещество, которое даже в микроскопическом количестве при контакте с огнем в состоянии убить человека. Конечно же, сам он не убивал этих людей, но свое химическое открытие он утаил и по очень простой причине. Один из наших гостей был янки пуританином, второй – евреем космополитом. Как правило, такие люди являются ярыми приверженцами пацифизма. Узнай они о его работе, они обвинили бы его в подготовке массового убийства и, возможно, отказали бы колледжу в помощи. Бейкер же был другом Уодема, и для него было не сложно получить доступ к этому веществу и обработать им спички.

Еще одной особенностью маленького священника было то, что разум его имел необычайно целостный характер, и он не замечал того, что его слушателям казалось непоследовательностью. Он мог начать говорить в общем и незаметно для себя перейти на частности. Сейчас же он озадачил большинство своих слушателей тем, что начал обращаться к одному человеку, хотя только что обращался к десяти, и его, похоже, совершенно не беспокоил тот факт, что только один из тех, кто внимал его словам, понимал, о чем он говорит.

– Прошу прощения, доктор, если я запутал вас своей метафизической болтовней о грешниках, – извиняющимся тоном сказал он. – Конечно же, это не связано напрямую с убийством. Просто на какую-то минуту я забылся, и убийство вылетело у меня из головы. Вообще, все у меня вылетело из головы, кроме одного образа – я представил себе этого человека с его широким звериным лицом, как он сидит среди цветов, точно слепой идол каменного века. Я задумался о том, что среди людей встречаются по-настоящему отвратительные люди с каменными сердцами. Впрочем, все это не имеет отношения к делу. Испорченная душа имеет мало общего с нарушением законов. Самые страшные преступники не совершают преступлений. Вопрос в том, почему истинный преступник совершил данное преступление. Почему казначей Бейкер захотел убить этих людей? Для нас сейчас это самое важное. И ответ будет ответом на вопрос, который я повторил уже дважды. Где находились эти двое, когда не рыскали по капеллам и лабораториям? По словам казначея выходит, что они обсуждали дела с самим казначеем.

При всем уважении к мертвым я не чувствую пиетета к умственным способностям этих двух финансистов. Их взгляды на экономику и нравственность были варварскими и бессердечными. То, как они представляли себе жизнь без войны, я бы назвал полной чушью, а их суждения насчет портвейна были совсем уж прискорбными. И все же кое в чем они разбирались прекрасно. Финансы. Они почти сразу поняли, что человек, которому вверены денежные дела колледжа, был мошенником. Или лучше сказать, истинным последователем теории о бесконечной борьбе за жизнь и выживании самого приспособленного.

– Что-то мне не понятно. Вы хотите сказать, он убил их, опасаясь разоблачения? – спросил доктор, нахмурившись.

– Мне и самому еще не все понятно, – честно признался священник. – Например, я подозреваю, возня со свечками в подземелье нужна была для того, чтобы выманить у миллионеров их собственные спички или удостовериться, что их у них нет. Но я полностью уверен в одном: я прекрасно помню, каким легким и небрежным движением Бейкер бросил коробок спичек беспечному Крейкену. И движение это стало смертельным ударом.

– А я одного не понимаю, – заговорил инспектор. – Почему Бейкер не побоялся, что Крейкен сам закурит, прямо там же, за столом, воспользовавшись его спичками? Ведь тогда появился бы ненужный ему труп?

Отец Браун помрачнел, во взгляде появилась укоризна, но в печальном голосе его была и искренняя теплота.

– Не берите в голову, он ведь был всего лишь атеистом.

– Не могли бы вы пояснить? – вежливо произнес инспектор.

– Просто-напросто он хотел упразднить Бога, – сдержанным тоном произнес отец Браун. – Он всего лишь хотел уничтожить десять заповедей, искоренить всю ту религию и всю ту цивилизацию, которая создала его как человека, лишить здравого смысла такие понятия, как право собственности и честность, и позволить ордам дикарей уничтожить свою культуру, сровнять с землей свою страну. Вот и все, что ему было нужно. Ни в чем другом обвинить его мы не имеем права. Ох, пропади все пропадом! У всего есть границы. Вот вы являетесь сюда и спокойно заявляете, что считаете профессора Мандевильского колледжа, человека старшего поколения (а Крейкен, какими бы ни были его взгляды, все-таки принадлежит старшему поколению) убийцей, предполагая, что это он закурил или даже просто зажег спичку, когда еще не допил свой выдержанный портвейн восьмого года. Нет, нет! Люди еще не настолько испорчены! Есть еще какие-то законы, границы. Я был там, я видел его. Он еще пил вино, как же можно спрашивать, почему он не закурил?! Да такого анархического вопроса еще не слышали стены Мандевильского колледжа. Ох, странное место этот колледж. Странное место – Оксфорд. Странное место – Англия.