Запретный плод - Наташа Колесникова

Ужин на плите, куриные ножки с овощной смесью, нужно только разогреть. Ну, разогреть, это он сумеет. Пироги — вместо хлеба в миске, если остынут — подогреть в ростере. Пироги, это хорошо, они всегда получаются вкусными у Марии Петровны.

Он сдернул кухонное полотенце, схватил пирожок с картошкой, куснул раз, другой, а потом отправил целиком в рот. Вкусно, черт побери! И еще теплые, зачем разогревать? Взял еще один и призадумался. А пирогов-то было всего двенадцать, по четыре с каждой начинкой. То есть по два ему и жене с картошкой, капустой и мясом, судя по конфигурации. Маловато получается. Обычно Мария Петровна готовила пироги на пару дней, их ели на завтрак и на ужин с удовольствием. Разогретые в ростере, они были ничуть не хуже только что испеченных. А тут — лимит… Она оставила им по два с каждой начинкой, а остальные отнесла сыну? Стернин не возражал бы против этого, но точно знал, что Мария Петровна никогда не воспользуется их припасами, чтобы угостить своих родственников. И значит…

Звонок в дверь отвлек его от напряженных мыслей, на экране кухонного монитора высветился облик жены. Стернин прошествовал в прихожую, открыл дверь.

— Ну что? — с ходу спросила Лилия Максимовна. — Я готова извиниться, как ты просил…

— Она ушла, — сказал Стернин.

— Как, совсем?! — изумилась Лилия Максимовна. — Но это же… черт знает что! А что же мы будем делать без нее?

— Надеюсь, не совсем. Она оставила нам записку и… пироги.

— Какие пироги?

— Всякие. В том числе и твои любимые, с мясом.

— Какой кошмар! — простонала Лилия Максимовна. — А я только собиралась сесть на диету!

Стернин взял жену под руку, повел на кухню. Показал записку Марии Петровны, потом — миску с пирогами. Лилия Максимовна взяла с мясом, откусила и томно простонала:

— Боже, мне нельзя, но ведь отказаться невозможно… Как все неудачно получается…

— Перестань есть и послушай меня внимательно, Лиля! — сказал Стернин. — Ты видишь, пирогов всего двенадцать… уже десять. По два нам с тобой. Не мало ли?

— Конечно, мало, — заявила Лилия Максимовна. — Таких пирогов я бы съела и пять штук. Но что ты имеешь в виду, Ваня?

— Она сделала больше пирогов, намного больше.

— И повезла их своему сыну?

— Ты себе это как представляешь?

— Честно говоря — никак…

— Она повезла их Маринке! И значит, у них имеется какая-то связь, подождем, вернется Петровна, все расскажет.

— Ты так думаешь, Ваня?

— Уверен, Лиля. Давай поужинаем, я поухаживаю за тобой, так сказать, разогрею…

— Спасибо, Ваня, я только смою косметику…

Спустя полчаса они сидели на кухне и молчали. Тарелки были пусты, и миска с пирогами тоже опустела, каждый съел по два, но хотелось еще. Было бы их много, может, и не хотелось бы, но когда ограниченное количество, кажется, что мало.

Молчали потому, что говорить было не о чем. Ждали возвращения Марии Петровны, уверенные в том, что она была у Марины и сможет сказать, как живет их дочь, все ли у нее нормально. Уж кто-кто, а Мария Петровна безошибочно определит ее настроение, состояние…

Звонок в дверь и лицо Марии Петровны на экране монитора домофона обрадовали обоих супругов. Стернин побежал в прихожую открывать дверь. Лилия Максимовна вышла следом за ним, остановилась у шкафа-купе.

— Ну? — спросил Стернин. — Как она там?

Он даже не вспомнил о записке, оставленной домработницей, а она не стала скрывать, где была на самом деле.

— У ребят все очень даже хорошо, — сказала Мария Петровна. — Я рада за Маринку. Игорь — очень симпатичный парень, умный, интеллигентный и души не чает в Маринке. Красивая пара, во всех отношениях красивая.

— Мария Петровна, ваши пироги — просто произведение искусства, — сказала Лилия Максимовна.

— Да при чем тут пироги? — с досадой сказал Стернин. — Мария Петровна, я так понимаю, вы хотите, чтобы мы с Лилией Максимовной встретились с этим черт… да, женихом. Но адрес не скажете, верно?

— Иван Тимофеевич, а как вы считаете, это будет порядочно по отношению к Марине, если я обещала никому не говорить их адрес?

— Мне найти этот адрес, как говорится, раз плюнуть, — проворчал Стернин. — Не хочу накалять обстановку. Ну ладно, проходите на кухню, я коньячку принесу, там и поговорим обо всем.

Мария Петровна согласно кивнула, сняла пальто, повесила его в шкаф в прихожей, переобулась в домашние тапочки и пошла на кухню. Хорошо хоть не ругаются, не обвиняют ее в том, что поощряет некрасивые поступки дочери. Может, удастся уговорить Стернина, чтобы познакомился с Игорем?

Глава 22

Пальцы левой руки нервно барабанили по столешнице, в правой Пустовалов держал чашку крепкого кофе. Ночью плохо спал, раз пять просыпался, и теперь нужно было взбодриться. Едва приехал в офис, тотчас же приказал секретарше сделать крепкий кофе и принести. Киру не хотелось об этом просить, она баба простая, станет задавать глупые вопросы: почему уже пять дней он живет один в московской квартире, не приглашает ее к себе и, главное, почему перестал обедать в своем офисе? Ну и далее, со всеми остановками, как говорится. Она ему не нравится, нашел ей замену? Невкусно готовит?

К чертовой бабушке все это! Если бы Кира принесла ему кофе — а она умела делать очень вкусный, ароматный — и начала ныть, выгнал бы ее без раздумий. Да ладно, пусть поработает, в конце концов, свое дело она знает хорошо, вернее, свои дела.

Не приглашал ее потому, что все больше и больше думал о Марине Стерниной, думал и… не знал, что делать. Простить такое невозможно, это однозначно. Но и предпринимать какие-то экстраординарные меры нельзя. Три раза звонил Стернину, надеясь, что у папаши лопнуло наконец терпение, и слышал издевательское «подождем, посмотрим». Папаши в таких случаях могут и подождать, а он, жених, чья невеста трахается с каким-то нищим комедиантом?!

Можно искалечить его, сделать так, что всю оставшуюся жизнь будет на аптеку работать, пусть это опасно, но можно.

Если бы… отцом Марины был не Стернин! А вдруг она сделает что-то невероятное с собой, бабы могут в трансе натворить таких дел, на собственном опыте знает. Стернин поймет и уж точно — никогда не простит такое.

И получается, папаша, с одной стороны, издевается над ним: мол, как ты, мужик, терпишь такого соперника, ничего не можешь сделать? А с другой — только попробуй сделать что-нибудь нехорошее для моей дочки!

Так они же, бабы, если «западают» на какого-то смазливого хмыря, сумасшедшими становятся! Все, что ни сделаешь против него, будет для нее плохо, ужасно!

Он, математик, не привык решать подобные задачи. Собственно, решение тут могло быть одно — забыть Марину, жить и работать, как до нее. Но его самолюбие получило весьма чувствительную пощечину, он слишком сильно завелся, чтобы остановиться.