Забытый сад - Кейт Мортон

— Я знаю, мама, и мне очень жаль. Просто у меня голова кружится, а от разговоров доктора Мэтьюса становится только хуже.

— Хрупкое сложение — тяжелый крест, согласна. — Мама взяла Розу за руку. — Но ты ведь юная дама, ты Мунтраше. И слабое здоровье — не оправдание для манер, если они отличаются от превосходных.

— Да, мама.

— А сейчас мне надо идти и поговорить с доктором. — Она коснулась прохладными пальцами щеки дочери. — Я загляну к тебе еще раз, когда Мэри принесет поднос.

Леди Мунтраше направилась к двери, платье ее зашуршало, когда закончился коврик и начались половицы.

— Мама? — окликнула Роза.

Ее мать обернулась.

— Да?

— Я хотела тебя спросить. — Роза помедлила, не зная с чего начать, боясь проявить излишнее любопытство. — Я видела в саду мальчика, он прятался за кустом рододендрона.

Мамина левая бровь на мгновение нарушила совершенство черт.

— Мальчика?

— Сегодня утром я видела его из окна, когда Мэри пересадила меня в кресло. Он стоял за кустом камелии и разговаривал с Дэвисом. Гадкого вида мальчишка с лохматыми рыжими волосами и весьма нахальными манерами.

Мама прижала руку к бледной коже на шее, медленно и длинно выдохнула, так что интерес Розы только возрос.

— Ты не мальчика видела, Роза.

— Мама?

— Это твоя кузина, Элиза.

Роза широко распахнула глаза. Как неожиданно. В основном потому, что попросту невозможно. У мамы нет ни братьев, ни сестер, и когда бабушка умерла, мама, папа и Роза остались единственными Мунтраше.

— У меня нет никакой кузины.

Мама выпрямилась, заговорив непривычно поспешно.

— К несчастью, есть. Ее зовут Элиза, и она приехала жить в Чёренгорб.

— Надолго?

— Боюсь, навсегда.

— Но, мама… — Голова Розы кружилась сильнее, чем когда-либо. Как может тот неряшливый оборванец быть ее кузиной? — Ее волосы… Ее манеры… Ее одежда была вся мокрая, и сама она грязная и растрепанная… — Роза вздрогнула. — Она была вся в листьях…

Мама прижала палец к губам. Она повернулась к окну и темный локон на ее затылке задрожал.

— Ей больше некуда было идти. Мы с отцом согласились ее принять. Акт христианского милосердия, который она никогда не оценит, не говоря уже о том, чтобы его заслужить, но мы всегда должны поступать как подобает.

— Мама, что она тут будет делать?

— Причинит нам немало беспокойства, не сомневаюсь. Но мы не можем ее прогнать. Неспособность проявить милосердие выглядит ужасно, и потому мы должны обратить необходимость в добродетель.

В словах леди Мунтраше был привкус чувств, процеженных через сито. Она и сама ощутила их пустоту и более ничего не сказала.

— Мама?

Роза осторожно дотронулась до замолчавшей матери.

— Ты спросила, что она тут будет делать? — Мама повернулась к Розе, в ее голосе прорезалась новая нотка. — Я отдаю ее тебе.

— Отдаешь мне?

— Как своего рода проект. Она будет твоей протеже. Когда поправишься, будешь в ответе за то, чтобы научить ее хорошим манерам. Она немногим лучше дикарки, ни грамма изящества или очарования. Сирота, которую никто не научил, как жить в порядочном обществе. — Леди Мунтраше выдохнула. — Конечно, иллюзий я не питаю и не ожидаю, что ты совершишь чудо.

— Да, мама.

— Черного кобеля не отмоешь добела, а беспризорной сиротке не расцвести розой. Но мы должны сделать все возможное, ее надо хорошенько отчистить. Ты даже не представляешь, дитя мое, каким влияниям подвергалась эта сиротка. Она жила в Лондоне среди ужасного падения нравов и порока.

Лишь тогда Роза поняла, кто эта девочка: Элиза — дочь папиной сестры, загадочной Джорджианы, чей портрет мама сослала на чердак, чье имя никто не осмеливался упоминать.

Никто, кроме бабушки.

В последние месяцы жизни старая женщина вернулась в Чёренгорб, точно раненый зверь, и укрылась в башне, чтобы умереть. Она то проваливалась в сон, то грезила наяву, и все время взахлеб говорила о двух детях: Лайнусе и Джорджиане. Роза знала, что Лайнус — ее отец, и заключила, что Джорджиана — его сестра. Та, что исчезла еще до рождения Розы.

В то время Роза по прихоти судьбы наслаждалась периодом относительно хорошего здоровья, и мама попросила ее посидеть с бабушкой. Леди Мунтраше сказала, что для достойной юной дамы опыт ухода за больными и умирающими бесценен. И хотя Роза подозревала, что мамин энтузиазм проистекает скорее из нежелания самой ухаживать за старой женщиной, чем из педагогических соображений, она не стала возражать. К тому же Розе нравилось сидеть с бабушкой, смотреть, как та спит, следить за каждым вздохом, который может стать последним.

Однажды летним утром, когда Роза сидела в кресле у окна и теплый морской ветерок щекотал ее затылок, глаза бабушки распахнулись. Девочка, которая рассеянно наблюдала, как бусинки пота блестят на лбу старой женщины, резко вздохнула.

Старые глаза были большими и блеклыми, выцветшими за жизнь, полную горечи. Бабушка мгновение смотрела на Розу, но ее взгляд не был окрашен узнаванием и сразу скользнул в сторону. Словно прикованная к месту легким колыханием летних занавесок, Роза хотела было позвонить маме — прошло немало часов с тех пор, как бабушка в последний раз просыпалась, — но едва она потянулась к колокольчику, как старая женщина издала вздох. Долгий, усталый вздох, такой глубокий, что под ее тонкой кожей выступили кости.

Затем, словно из пустоты, высохшая рука схватила Розу за запястье.

— Очень красивая девочка, — сказала бабушка так тихо, что Розе пришлось наклониться, чтобы расслышать последующие слова, — слишком красивая, проклятье. Все молодые люди сворачивали головы. Он ничего не мог поделать, ходил за ней повсюду, а мы и не знали. Она сбежала и не вернулась, ни словечка от моей Джорджианы…

Роза Мунтраше была хорошей девочкой и знала правила. Как же иначе? Всю свою жизнь прикованная болезнью к постели, она была вынуждена выслушивать эпизодические лекции матери о правилах поведения в приличном обществе. Роза прекрасно знала, что дама не должна надевать жемчуг или бриллианты по утрам, ни в коем случае не должна кого-либо игнорировать в обществе и никогда, ни за что не должна в одиночестве наносить визит джентльмену. Но Роза знала, что важнее всего — избегать скандала любыми средствами. Даже намек на него может погубить даму в мгновение ока. По крайней мере, погубить ее доброе имя.

И все же упоминание о ее блудной тете, соблазнительное дуновение семейного скандала, не вызвало в Розе никакого негодования. Напротив, вдоль ее позвоночника пробежала греховная дрожь. Впервые за много лет кончики пальцев девочки закололо от возбуждения. Она наклонилась еще ближе, желая, чтобы бабушка продолжила, желая плыть вместе с потоком беседы, который кружил и изливался в темные неизведанные воды.

— Кто, бабушка? — спрашивала Роза. — Кто ходил за ней? С кем она убежала?

Но бабушка не отвечала. Какие бы истории ни крутились в ее голове, выведать их не получалось. Роза настаивала, но все без толку. В конце концов, ей пришлось довольствоваться постоянными размышлениями о судьбе тети.

Забава оказалась неожиданно приятной, и Розе удалось сочинить немало возможных биографий скандальной Джорджианы. Мифическая, мистическая тетя стала для Розы путеводной нитью. Иногда она повторяла ее имя снова и снова, словно заклятие. Роза смаковала его высокопарные, тайные звуки, готовые сорваться с языка. Позже, во время болезни, скуки или боли, она вновь призывала это имя. Девочка лежала в постели, закрывала глаза, отгораживалась от внешнего мира и шептала: «Джорджиана… Джорджиана… Джорджиана…» Само слово стало для нее символом темных и трудных времен. Или всего несправедливого и порочного на свете…

— Роза? — Мама чуть нахмурилась. Она пыталась это скрыть, но Роза поднаторела в расшифровке. — Ты что-то сказала, дитя? Ты шептала.

Леди Мунтраше протянула руку, чтобы проверить температуру дочери.

— Со мной все хорошо, мама, я лишь немного задумалась.

— Ты вроде бы покраснела.

Роза прижала ладошку ко лбу. Покраснела ли она? Она не знала.

— Я могу еще раз прислать к тебе доктора Мэтьюса, прежде чем он уйдет, — предложила мама. — Лучше проявить чрезмерную предосторожность, чем потом сожалеть.

Роза закрыла глаза. Еще один визит доктора Мэтьюса, второй за день. Она не в силах его вынести.

— Ты слишком слаба, чтобы приступить к нашему новому проекту, — сказала мама. — Я поговорю с доктором, и если он сочтет уместным, ты сможешь познакомиться с Элизой завтра. Элиза! Подумать только, фамильное имя Мунтраше дано дочери моряка!

Моряка? Что-то новенькое. Роза распахнула глаза.

— Мама?

Мать залилась краской. Она сказала больше, чем намеревалась, непривычная брешь в обороне ее благопристойности.