Сергей Курёхин. Безумная механика русского рока - Кушнир Александр Исаакович

Но за пару-тройку месяцев до этого произошла чистая мистика — популярный общественно-политический деятель Сергей Анатольевич Курёхин внезапно помирился с Борисом Гребенщиковым. Со стороны казалось, что такое событие не могло произойти ни физически, ни химически. Но это всё-таки случилось...

«Мы с Капитаном случайно пересеклись в Доме кино, — вспоминает БГ. — И после того, как жутко надрались, я обнаружил утром, что Сергей спит у меня под столом на кухне — прямо в плаще. Судя по всему, выпили мы тогда немало. И буквально со следующего дня стали придумывать, как наш новый потенциал можно применить. И у нас начался настоящий припадок совместной деятельности».

Последний раз их видели вместе в 1986 году, но тем сильнее оказался закон всемирного притяжения. Противоположности, как известно, притягиваются. Порой — с нечеловеческой силой. И это был именно тот случай.

Сила тока превзошла все ожидания. В ближайший год патриархи, голодные до «диалога равных», сделали поистине немало: начали писать альбом, снялись в психоделическом кинофильме, дали десятки интервью, организовали новогоднюю вечеринку и даже пытались спасать от голода зверей Ленинградского зоопарка.

Но всё это случилось потом. А пока им надо было лететь в Париж и без всяких репетиций демонстрировать что-то вменяемое всей Европе.

«Фестиваль намечался очень крупный, — вспоминает его координатор Артемий Троицкий. — И, поскольку Гребенщиков в то время делал сольную международную карьеру, он отправил весь «Аквариум» в отставку. Какой-то западной группы у него тоже не было. Но тем не менее Гребенщиков был брендом, и Курёхин тоже был брендом. И, когда за два дня до фестиваля надо было срочно вылетать в Париж, мне нужны были люди с действующими мультивизами. Соответственно, я подбил Гребенщикова и Курёхина, и они выступили дуэтом, чуть ли не единственный раз в жизни».

«Начало 1990-х было временем отсутствия какой-либо логики и потому временем необъяснимых чудес, — признается спустя двадцать лет БГ. — Представить себе это сейчас невозможно. Ближайшей аналогией в мировой литературе является, пожалуй, «Алиса в Стране чудес». Поэтому, когда Белый Кролик передал нам с Капитаном приглашение выступить на фестивале в Париже, мы даже глазом не моргнули. Сыграть вдвоем на открытой сцене представлялось нам делом невероятным и поэтому стоящим того, чтобы этим заняться».

В субботу, 21 сентября 1991 года, на парижской Place Nation собралось около 300000 зрителей. По приблизительным оценкам, акция транслировалась на восемьдесят стран и по своему масштабу напоминала легендарный Live Aid. Выступление наших артистов на фестивале такого ранга резко отличалось от всего того, что было в их европейско-американской практике до этого. Это был шанс прорваться на международный музыкальный рынок. И этой возможностью необходимо было воспользоваться.

Увы, история рассудила иначе. Спустя годы восстановить последовательность событий оказалось непросто, поскольку мнения Гребенщикова, Троицкого, знакомых журналистов и операторов «Программы А» Российского телевидения, снимавших это событие, выглядели взаимоисключающими. После долгих поисков нам удалось найти кассету с записью фестиваля и приблизительно понять, что произошло на концерте в Париже.

Представьте себе: бабье лето, тепло и Place Nation, заполненная сотнями тысяч людей. Выходит красавец конферансье, который, обращаясь к огромной толпе, говорит: «Друзья, мы сегодня отмечаем победу демократии в России! Нас смотрит весь мир, и перед нами выступят музыканты со всего мира. «Концерт памяти героев» объявляется открытым!»

Атмосфера всеобщего праздника чувствовалась везде: над огромной толпой летали вертолеты и воздушные шары, а со сцены шел «в народ» нереально мощный и качественный звук. Непосредственно в пресс-центре журналистам вручали красочные программки, где напротив каждого артиста стояли названия композиций и их хронометраж. И только в графе Russian Artist — в том самом месте, где, по идее, должен был находиться репертуар, — зиял ужасающий по своей сути пробел. Поэтому неудивительно, что самым оживленным местом оказалась гримерная, на дверях которой красовалась надпись Boris Grebenshikov — Sergey Kurehine.

В просторной комнате находилось в два раза больше людей, чем та могла вместить: Дэвид Боуи, Пол Янг, Артемий Троицкий, Дэйв Стюарт, журналисты французских изданий. Развалившийся в кресле Капитан гнал лютые телеги про открываемый им вскоре «Центр изучения проблем космоса». «Самая насущная проблема сейчас — это проблема оптического обмана и его искренность», — откровенничал он в интервью журналистке Paris Match.

Гребенщиков был настроен более хмуро и менее оптимистично. «За три года жизни на Западе я утратил способность думать, — исповедовался БГ газете Liberation, поправляя серьгу в левом ухе. — Сейчас я функционирую инстинктивно, как животное... Русского рока не существует. То, что происходит в России, слишком отличается от того, что происходит вокруг. Страна управляет чудесами, и наша музыка должна быть мистической и религиозной».

Оставшись в гримерке вдвоем, патриархи уничтожили все боеприпасы и задумались: «А что бы такое сегодня сыграть?» До выхода на сцену оставалось несколько минут. Они осторожно выглянули из-за кулис. Одетый в алый пиджак андрогин Боуи мастерски вилял джинсовыми бедрами и заставлял колыхаться в такт темное море людской толпы. Казалось, ничто не предвещало беды. В этой ситуации двум небожителям оставалось только исполнить что-нибудь из своей «обязательной программы». Не рисковать, дабы не рушить миф. Несмотря на то, что они оказались единственными из артистов, кто не явился на саундчек, это выглядело реальным. Но так только казалось.

Теоретически в репертуаре у Гребенщикова были англоязычные хиты с альбома Radio Silence, раскрученные в американском туре 1989 года, а Курёхин легко мог восстановить в памяти любые композиции «Аквариума», испохабить какой-нибудь кавер или исполнить ретро-романсы, которые они с БГ неоднократно играли в середине 1980-х. Другими словами, выбор у «русских артистов» все-таки был. Но они решили сделать по-своему, вопреки всякой логике: сымпровизировать и исполнить новые композиции, которые до этого не играли вместе. Это было ошибкой.

И, пока французские техники подключали белый Stratocaster Гребенщикова, Капитан сел за фортепиано и с самой обаятельной улыбкой на свете опустил руки на клавиатуру. Его пальцы летали слева направо и справа налево с нечеловеческой скоростью, извлекая неведомые миру сочетания нот. Со стороны казалось, что за быстротой курёхинских мыслей не успевает ни один зритель, и это было действительно так.

Вообще-то заниматься импровизацией после плотной и рок-н-ролльной Tin Machine Дэвида Боуи выглядело коммерческим самоубийством. Но Сергей Анатольевич находился в ином измерении. Скорее он напоминал не участника международного рок-фестиваля, а эльфа в цветастой рубашке, влюбленными глазами смотревшего на второго эльфа, стоявшего в центре сцены. В этот момент французские горе-техники, которые ползали в ногах у БГ, всё-таки втыкают в усилитель штекер от гитарного шнура. Рыжеватый и свежевыбритый Гребенщиков закуривает сигарету, подходит к микрофону и начинает толкать манифест от «артистов из России». «У Франции с Россией много общего, — говорит Борис Борисович на чистейшем английском языке. — Вы изобрели революцию, вы истребили королевскую семью. Потом мы сделали то же самое. Мы расплатились за это жизнями миллионов людей. Поэтому я хочу сказать: Fuck the revolution!»

Революция ответила русскому анархисту тем же. Ответила тут же. Поскольку прямо в эту секунду мониторы на сцене зафонили и вышли из повиновения, а из гитары БГ моментально исчез сигнал. Не замечая этого, лидер «Аквариума» на глазах у сотен тысяч зрителей попытался как ни в чем не бывало петь под атональный курёхинский аккомпанемент.

«В отличие от Tin Machine Гребенщиков и Капитан играли не под фонограмму, и звук был ужасным, — вспоминает присутствовавший на концерте журналист Алексей Ипатовцев. — Кроме того, было очевидно, что Курёхин не имел ни малейшего представления, что играть. Или просто не слышал ничего... Гребенщиков, казалось, постоянно забывал слова и думал о чем-то совершенно ином. В общем, если закрыть глаза, с трудом можно было поверить, что ты в Париже».