Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы - Вив Гроскоп
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это мне кое о чем напоминает. Одна деталь в Bel-Ami кажется неправдоподобной: ни одна из любовниц героя не беременеет и никто не подхватывает никакого венерического заболевания. Подозреваю, что в этом тоже нашли отражение чаяния самого Мопассана: работая над романом, он страдал от сифилиса в последней стадии и наверняка хотел создать мир, где люди могли бы вступать во множество интересных связей, не боясь заразиться болезнью, которая способна их убить.
В романе Bel-Ami звучат отголоски множества событий из жизни автора. Мопассан родился в деревне Турвиль-Сюр-Арк в Нормандии в 1850 году. «Милый друг» навещает своих родителей в Нормандии после свадьбы с Мадленой, визит оборачивается катастрофой, и им почти сразу приходится вернуться в Париж, поскольку жена находит общение с его родителями ужасно утомительным. Семейство Мопассана было состоятельным, но сетовало на недостаточное благородство. Его мать Лаура убедила мужа сменить фамилию с «Мопассан» на «де Мопассан», чтобы создать иллюзию аристократического происхождения. (И это была не совсем иллюзия, поскольку в роду отца Мопассана Гюстава был королевский советник XVIII века.) Жорж Дюруа в Bel-Ami не только происходит из местечка, весьма похожего на Турвиль-Сюр-Арк (хотя его родители – обычные крестьяне, не поднявшиеся по социальной лестнице), но также с пользой для себя меняет фамилию и становится Дю Руа.
Еще одна важная деталь из детства Мопассана становится ключом ко многим его произведениям. Когда ему было одиннадцать, его мать официально разорвала отношения с жестоким отцом. Совершив нестандартный, рискованный и смелый шаг, она добилась разрешения на раздельное проживание с супругом. Это двояко сказалось на Мопассане. Во-первых, мать стала главным человеком в жизни сына и, на мой взгляд, вдохновила его на создание множества женских персонажей, обладающих негласной свободой воли и «мягкой» силой. Во-вторых, он перестал считать брак нерушимым. Жорж Дюруа в Bel-Ami знает, как повернуть закон в свою пользу, когда хочет повлиять на развод. Но самое главное, пожалуй, в том, что мать подтолкнула Мопассана к Флоберу, без которого Мопассан, возможно, не смог бы ничего опубликовать. Братом Лауры был поэт Альфред Ле Пуатвен. Отец Флобера был крестным Альфреда. Лаура помогла сыну наладить эту связь, надеясь принести ему этим пользу.
Мопассана исключили из школы из-за антирелигиозных взглядов. Однако ближе к двадцати он оказался под крылом у Флобера и получил стимул писать. Переехав в Париж в 1871 году, он устроился на работу в морское министерство. (Почти как Жорж Дюруа из Bel-Ami.) Флобер помог ему опубликовать свои произведения (план матери Мопассана сработал) и познакомил с такими людьми, как Тургенев и Золя. В 1880 году Мопассан написал повесть «Пышка», которая произвела фурор. В 1883-м вышел его первый роман Une Vie, за год разошедшийся тиражом 25 тысяч экземпляров, а его второй роман Bel-Ami, опубликованный в 1885 году, за четыре месяца допечатывали 37 раз. (Каждый издатель, прочитав такое, пришел бы в восторг. Это оглушительный успех в любую эпоху.)
Однако, оказавшись в заложниках запущенного сифилиса, Мопассан словно бы стал другим человеком. Судя по его истории болезни, он сажал в землю прутики, ожидая, что из них вырастут маленькие Мопассаны. Он лизал стены своей комнаты и упрямо хранил собственную мочу, поскольку считал, что она состоит из бриллиантов и других драгоценностей. (Мне очень по душе такое восхваление своей мочи. Сегодня нам постоянно твердят о важности «любви к себе». Кажется, начать с любви к собственной моче было бы неплохо…) В своей книге «Сифилис» Дебора Хейден прекрасно описывает последние дни Мопассана, подчеркивая, что он явно оставался писателем до последнего вздоха. Он горько жаловался, что «растерял» свои мысли, и молил, чтобы ему помогли их найти, а затем наконец «просиял от счастья, когда ему показалось, что он нашел их в форме бабочек, раскрашенных в зависимости от настроения: черную печаль, розовое веселье и лиловые измены. Он пытался поймать воображаемых бабочек, пока они порхали вокруг».
Я предпочитаю представлять Мопассана таким, каким, по-моему, он хотел, чтобы его запомнили, то есть видеть в нем «хорошую» версию Жоржа Дюруа, честолюбивого дурня, действующего себе во вред: «Как матрос теряет голову, завидев землю, так трепетал он при виде каждой юбки». Жорж выведен чрезвычайно тонко, и потому над этим персонажем не властно время. В первых главах Жорж дважды бросает взгляд на свое отражение в зеркале и удивляется при виде красивого обаятельного незнакомца, который изящно и идеально вписывается в парижское высшее общество… а затем понимает, что смотрит на самого себя. Мне очень интересно, какова была задумка Мопассана. Хотел ли он сказать, что мы сами свои злейшие критики и что если бы мы могли взглянуть на себя со стороны, то узнали бы, что выглядим гораздо лучше, чем думаем? Что в те моменты, когда нам удается застать себя врасплох, оказывается, что мы гораздо привлекательнее, чем считаем? Или же Мопассан имеет в виду обратное? Что мы тщеславные, самовлюбленные люди, склонные прихорашиваться и любоваться собою в зеркале, хотя любой, кто посмотрит на нас со стороны (как писатель), сразу увидит, насколько мы глупы? Ответ дается несколько страниц спустя, когда первую статью Дюруа помещают в La Vie Française. Сначала он посылает официанта купить ему газету, хотя у него уже есть свежий номер. Затем он вслух читает собственную статью в кафе, посмеиваясь над удачными пассажами. Наконец, он оставляет газету на столе, нарочито громко замечая, что другим, возможно, захочется ее прочесть, поскольку в ней напечатана прекрасная статья. Позже в тот же день он покупает еще один экземпляр и оставляет его в другом ресторане.
А если говорить об истинно французских проявлениях joie de vivre, то Мопассан, на мой взгляд, в них мастер. Он не боится показаться сентиментальным или банальным. Кто еще говорит о «свежем и сочном, как весенняя зелень, воздухе»? На первом ужине, который Клотильда де Марель устраивает в качестве двойного свидания, Мадлена Форестье говорит: «Ни с чем нельзя сравнить радость первого рукопожатия,
