Робинзон по пятницам - Анастасия Монастырская

— Счастливой! А вам не стыдно мертвых обкрадывать?

— А вы ригористка! — он элегантно прикурил сигарету. — Мертвым все равно в отличие от живых. Не сердитесь. Профессиональный цинизм, знаете ли. Когда каждый день видишь смерть, начинаешь к ней относится запанибрата. Я ее даже коллекционировать стал.

— Как это?

— Не пугайтесь. В моем шкафу нет скелетов. Шокирующих фотографий тоже, знаете ли, не храню. Я коллекционирую образы смерти в мировой литературе. И знаете, что любопытно: у каждой эпохи и у каждой страны она своя. От образа зависит и суть. Трудно ожидать от старухи с косой, что она окажется философом? Так же, как нелепо надеяться на сострадание чумы-смерти. Другое дело, если она — это он, ироничный господин в черном. Современный Воланд, который вершит правосудие вместо бога и дьявола. Вот тут можно поторговаться, поиграть. Смерть — это случай. Поэтому к смерти люди сегодня относятся несколько иначе, чем раньше: они к ней готовятся, начиная чуть ли не с младенчества.

— По-моему, вы утрируете. Конечно, сон — это репетиция смерти…

— Я не об этом. Наше телевидение — вот ее репетиция. С утра до вечера, включая выходные дни. Программы новостей, фильмы, журналистские расследования — все поставлено к ней на службу. Мы заведомо ищем плохое, отвергая позитивное начало.

— Надеясь на лучшее, готовься к худшему?

— Не совсем так. Мы изначально настроены на волну негатива. Человек не умеет быть счастливым, счастье делает его беззащитным, в то время, как боль и горе либо ломают, либо дают силы. Тот неуязвим, кому нечего терять. Знаете, самураи считали, что смерти не стоит боятся потому, что ее нет, а когда она есть, уже нет тебя.

— Мудро.

— Вы так считаете? Тогда почему мы так трепетно к ней относимся? Почему мертвое тело возбуждает больший интерес, чем живое? Почему мы ее так боимся?

Он резко затушил сигарету и в упор уставился на меня:

— И почему вы, когда увидели мертвое тело своего босса, испытали столь странное чувство: смесь страха и любопытства?

У меня пересохло во рту, когда я наткнулась на его взгляд. Абсолют, в котором нет ничего. Что-то подобное я видела в детстве, на юге, когда пошла купаться, несмотря на штормовое предупреждение. Волна сбила с ног, поломала и утащила на дно. Тогда я не испугалась, а просто не поняла, что умру через мгновение. Но вторая волна вынесла на поверхность. Точно такой же абсолют я увидела несколько часов, когда получила удар по голове.

— Откуда вы знаете про мои чувства?

Он хмыкнул:

— А вам не все ли равно?

Я поежилась.

— Слушайте, а почему меня привезли сюда?

— Так положено. Сюда привозят мертвых.

— Но я же жива.

— Повезло. Случай такой выпал.

— Жива! — в дверях стоял белый и взъерошенный Федоров. Он нерешительно подошел ко мне и дотронулся до шишки на лбу. — Жива!

И мгновенно сменил интонацию:

— Я же предупреждал! Никаких расследований. Что я вам говорил?

— Что найдете меня в районе морга.

— И?

— Вы неплохой пророк для своего отечества, Федор Федорович, — улыбнулась я и, подумав, немного, разрешила себе упасть в обморок: прямо в объятия следователя. Поскольку он не ожидал подобной провокации, то уронил меня. Так на лбу появилась вторая шишка, которая придала моей голове необходимую симметрию.

— Эфа, ты заправила салат майонезом?

— У Федорова на него аллергия.

— А грибной соус сделала?

— Грибы ему тоже нельзя.

— А мясо, мясо…

— Он вегетарианец.

— Бедный мальчик! — если бы я хорошо не знала натуру Клары, то решила бы, что она готова разрыдаться, сострадая нашему гостю. — такой молодой, и такой больной. Тяжело придется его жене.

— Насколько я знаю, в брак он пока не собирается вступать, — заметила я, доставая из духовки пирожки.

— Вот именно — пока. Но еще не вечер! — и старушка хитро подмигнула.

— Эфа, ну что ты копаешься? Стол еще не накрыт, посуда не расставлена, приборы черт знает где, — вмешалась в наш матримониальный разговор Соня. — Раз в жизни тебе доверили столь ответственное мероприятие, и вот результат…

Я промолчала, заправляя салат сложным соусом, единственным, который Федор Федорович мог употреблять в пищу без риска возникновения аллергии. Родственники столпились на кухне, подвергая критике каждое мое действие. Достали! А хотите, я его стукну, спросил Иван Грозный, указав на сына. Не скрою рука время от времени тянулась к скалке в надежде приостановить поток бессмысленной и беспощадной критики. Отсутствовала только Ольга, еще с утра она закрылась в своей комнате и без конца меняла наряды, надеясь поразить нашего гостя в холостяцкое сердце. Я облачилась в старенькие джинсы и равный джемпер. Все равно нет смысла наряжаться. Из-за недавних событий я напоминала синюху-осень. Синякам на лице позавидовала бы палитра художника: такое буйство красок! Зеркало мне очень сочувстовало, в отличие от родичей.

Этих хватило ровно на три дня. Пожалуй, стоит позвонить на любимую радиостанцию и попросить поставить для домочадцев песню: "Три счастливых дня было у меня"… Чтоб не забывали. Все-таки странное существо — человек: ему надо побывать на том свете, чтобы оценить все прелести жизни. Я их оценила в полной мере. Чувствовала себя королевой: валялась на единственном в доме диване (остальную мебель обещали доставить с минуту на минуту), читала любовные романы и в качестве антистрессовой профилактики в неимоверных количествах поглощала шоколад. Родичи дежурили около моей кровати и старательно охали и ахали, выпытывая подробности приключений в морге. Именно в эти счастливые минуты Гена и Жбан впервые поссорились. Каждый хотел лежать у меня на руках и издавать звуки, отдаленно напоминающие кошачье урчание. Видимо, животный инстинкт подсказывал, что так я быстрее пойду на поправку. Мое мнение их несколько не волновало. Но если в проявление любви и заботы со стороны зеленых питомцев я еще верила, то повышенное внимание остальных нисколько не обмануло. Причина — жгучее любопытство. Это как если читать захватывающий детектив: примерно на середине повествования все равно заглянешь в конец книги с вопросом "кто убийца?". Ах, этот, ну тогда ладно, читаем дальше. Вопрос "кто убийца?" в нашем доме стал основополагающим. С ним мы просыпались, с ним чистили зубы, занимались домашними делами и с ним же засыпали. Я, конечно, знала кто, но, как говорится, хотелось подробностей. Поэтому когда Федор Федорович вызвался навестить меня, родственники моментально прекратилим посещения. Пришлось спешно выходить из роли мнимой больной и принимать бразды домашнего хозяйства.

Поскольку только я владела полной информацией, какие продукты Федоров употребляет в пищу, а какие нет, то торжественный ужин записали в мои почетные обязанности. С пяти утра я варила, парила, жарила, изобретая из проверенных рецептов нечто странное и малосъедобное. Так, все знакомый салат "Оливье" превратился в салат без горошка, огурца, картошки и майонеза. Что в нем осталось? Честно говоря, я даже боялась вспоминать: свалила порезанные кубиками продукты в салатницу и отправила в гостиную. За столом попробуют. Даже яйца и те должны быть сварены особым способом. В течение десяти минут, с добавлением специй. Дескать, за это время весь холестерин разрушится, а вместе с ним и вредные вещества. Автор этого кулинарного шедевра следил за мной с упорством медузы Горгоны: шаг влево, шаг вправо, и я превращусь в камень:

— Соня, ну, какие вредные вещества ты нашла в яйцах? — простонала я, когда третья пара неправильно сваренных яиц отправилась в мусорное ведро.

— А птичий грипп? — ехидно осведомилась тетка. — В новостях передавали, что он настигает людей с ослабленным иммунитетом. Федоров ничего не жрет, значит, иммунитет у него на нуле. Он — идеальная жертва для птичьей болезни.

— Соня, я тебе еще вчера говорила: он вообще яйца не ест. Ему нельзя. В нашем доме яйца в пищу употребляет только один человек — ты.

— М-да? — недоверчиво прищурилась Соня, наблюдая на варкой четвертой партии. — Перца туда еще сыпани, хуже не будет. И все равно вари, как я сказала. Он просто не знает, какими могут быть яйца. Попробует, сравнит, тогда и сделает правильный вывод. Может, он только жить начинает.

— Может, — покорно согласилась я, кидая в кипящую воду лавровый лист, перец и пахучие специи. — Если вдуматься, Федоров вообще в жизни мало что видел, пока с нами не связался.

— Эфа, зачем на человека наговариваешь? — вступил в дискуссию дед, попыхивая трубкой. — В нашей семье плохому не учат. Между прочим, он тебя спас.

— Между прочим, — заметила я, шинкуя капусту, — я сама себя спасла. Если бы не я, то меня бы уже не было (эк, как сказанула!). А Федоров к моей славе примазался. Из-за него вон какой синяк на лбу.