Врачевание и психика - Стефан Цвейг

В этот один-единственный раз, у смертного одра своего собственного мужа, Мери Бекер-Эдди отреклась от своей веры: она, вместо того чтобы довериться своей Christian Science, позвала врача. Один раз, лицом к лицу с сильнейшим из противников, со смертью, эта исполинская воля сложила оружие. Но лишь на секунду, не более. Как только оборвалось дыхание на устах у Аза Джильберта Эдди, вдова поднимает голову, более непреклонная, более упорствующая, чем когда-либо. Установленный вскрытием диагноз она именует ложным; нет, не от перерождения сердца скончался Аза Джильберт Эдди; он отравлен "metaphysical arsenic", "mental poison"[253], и она сама не могла его спасти при помощи "Science" только потому, что в то время ее собственные силы были надломлены месмерически-телепатическим воздействием Кеннеди и Споффорда. Чтобы ослабить впечатление, произведенное этой смертью на верующих, она пишет буквально следующее: "My husband's death was caused by malicious mesmerism... I know was poison thet killed him, but not material poison, but mesmeric poison... after a certain amount of mesmeric poison has been administered, it can not be averted. No power of mind can resist it"[254]. Даже на могиле мужа воздвигает она знамя этой ужасающей бессмыслицы о магнетическом отравлении на расстоянии, смехотворно-величественная и величественно-нелепая, как всегда в решающие моменты своей жизни.

Но это было последним ее потрясением. Первого мужа она схоронила, второй ее покинул, теперь и третий под землею. С этого часа, ни с кем не связанная чувством любви, ни к чему на свете не прилепившаяся, живет она для одного-единственного - для своего дела. Ничего не осталось у нее после шестидесяти лет горестей, кроме этой непоколебимой, непреклонной, фанатической и фантастической веры в свою веру. И вооружась этой своею несравненною мощью, она завоевывает теперь, в старческом возрасте, мир.

ХРИСТОС И ДОЛЛАР

Шестьдесят один год насчитывает Мери Бекер-Эдди, когда возвращается с могилы третьего мужа. Шестьдесят один год, прародительский возраст, когда другие женщины надевают черный чепчик и тихонько усаживаются в темный уголок; возраст, когда равнодушие и усталость впервые берут верх над человеком, ибо как долго можно еще действовать и во имя кого? Но у этой поразительной женщины другой счет мирового времени. В старческом возрасте еще более отважная, умная, проницательная и страстная чем когда-либо, приступает Мери Бекер-Эдди, в шестьдесят один год, к настоящему своему делу.

Сопротивление всегда было ее силою; единственно на противодействии строит она свою мощь. Отчаянию обязана она своим выздоровлением, болезни смыслом жизни, бедности - упорным стремлением ввысь, неверию других непреклонною верою в самое себя. То обстоятельство, что город, где она основала свою церковь, Линн, отвергнул ее, становится даже, в деле развития ее учения, решающим преимуществом. Ибо пределы этого городишки башмачников были слишком тесны для широких ее планов; тот гигантский рычаг, которым она хочет вывернуть мир из его основ, не мог быть слишком глубоко заложен в землю; там она была в стороне от великих факторов успеха. В Бостоне, при взгляде на современный деловой город, ей сразу же становится ясным, что ее "духовную" идею нужно подкрепить всеми материальными и механизированными средствами техники, пропаганды, рекламы, прессы и производственной деловитости, что под духовный аппарат надо подвести как бы стальные колеса, чтобы он, как огненная колесница Ильи[138], поднял ввысь, к небесам, сердца человеческие.

И вот она сразу же ставит дело в Бостоне на более широкое основание. Убожество - она уже знает это - вредит в земном нашем мире; за человеком, с виду незначительным, не признают силы. Поэтому она уж не снимает, как в Линне, одноэтажный невзрачный деревянный сарайчик, а покупает в лучшей части города, в авеню Колумба, трехэтажный гранитный дом, с приемными помещениями, картинами, коврами и красивым салоном. Аудитория не уставлена грубо сработанными скамьями, но отделана изящно, ибо ее учениками в Бостоне будут не починщики каблуков, не тяжеловесные неуклюжие парни, a "refined people"[255]; этих новых клиентов не следует отпугивать видом скудости. И снаружи новая вывеска с широкою серебряной доской знаменует повышение социального уровня. Такие слова, как "Teacher of Moral Science", преподаватель моральной науки, звучат для Бостона слишком жидко, слишком скромно и невнятно. Слишком легко можно угодить с ними в один ряд с карточными гадалками, телепатами и спиритуалистами. Поэтому школа высшего разряда сразу же присваивает себе и более высокое наименование: Christian Science преобразуется в университет, в "Massachusetts Metaphysic College"[256], где, как объявляет Мери Бекер, преподаются, с разрешения властей, патология, терапевтика, философия, метафизика и их практические приложения к болезням. В кратчайший срок, с чисто американскою поспешностью, подпольная учительница превратилась в доцента университета, докторское ремесло стало профессурой, и ускоренные "духовные" курсы - утвержденною государством "высшею" якобы научною школою.

Но наряду с этим внешним превращением еще более разительною представляется внутренняя приспособляемость Мери Бекер-Эдди к ее собственному возвышению; по мере своего успеха она неизменно поднимается выше и выше, до духовного и социального уровня новой сферы. Здесь, где слушательницами ее явятся дамы общества, образованные или - скажем осторожнее - наполовину образованные люди, она уж ни на секунду не ведет себя в лучшем "society" как особа "inferior" или провинциалка; уже на первой ступени сказывается ее поразительный дар самовыдвижения; она сразу же превращается в леди и производит впечатление даже на самых требовательных в смысле светскости. Та, которая сорок лет одевалась в скроенные за дешевку тряпки, принимает в Бостоне, в своей гостиной, за чайным столом гостей, изящно одетая. Всякий разговор она умеет с успехом поддержать, и когда по воскресеньям она всходит в своей церкви на кафедру в белом шелковом платье, с ясным и твердым взором, в ореоле постепенно седеющих волос, у всех захватывает дыхание - так властно действует ее величественная фигура. Неизменно, с первых же ее слов, слушатели чувствуют себя захваченными ее красноречием. На протяжении десятка лет эта женщина преодолевает в речи и в письме, в учении и в жизни все препоны своего скромного происхождения, своего недостаточного образования; она научается не учась; все как-то само собой приходит к ней. Вскоре вокруг ее личности создается ореол, исполненный шелеста крыльев; все более пламенным становится обожание окружающих; но по опыту Линна эта вдумчиво наблюдающая женщина знает, что, только соблюдая дистанцию, можно сохранить ореол. Теперь уж Мери Бекер-Эдди не подпускает ни одного чужого человека к своей жизни; она не терпит, чтобы в окна ее заглядывало любопытство. И тем сильнее действует появление ее в аудитории или на церковной кафедре, по воскресеньям; кажется всякий раз, что она выступает из какого-то облака тайны; и отныне между нею самою и миром установлены живые буфера - личный секретарь и низшие служащие, которые избавляют ее от всех деловых и неприятных процедур. При такой недоступности ценят как выдающееся отличие, если она примет иной раз, в виде исключения, частным образом, ученика или пригласит в салон гостей. В центре миллионного города, в грохоте городских дорог, под глум биржи и в круговороте людских потоков создается постепенно вокруг ее личности легенда. Уже в Бостоне Мери Бекер-Эдди становится из живой человеческой фигуры мифом.

Но она сознает с полной ясностью, что, если тишина и тайна повышают психическое воздействие имени, то само учение требует громкости, требует органа для звучания. Америка 1890 года - она убеждается в этом по шуму большого города - не из тех стран, где можно пробиваться незаметно, тихо, медленно. Если хочешь обеспечить там успех чему-либо, нужно это "что-либо" вбивать в сознание масс тяжким молотом, громкими, звучными, то и дело отдающимися в мозгу ударами рекламы. И новая секта также нуждается там в шумихе, в пропаганде, в плакатах, подобно новому мылу, вечному перу новой системы, новой марке виски. Слишком велик, слишком широк стал наш мир, чтобы весть могла переноситься из уст в уста, как в раннюю пору человечества. Здесь надо иметь в своем распоряжении для каждой вести микрофонную трубку, мегафон, для того чтобы она прогремела до другого края страны, до Кентукки и Калифорнии, вплоть до берегов Тихого океана. Все новое нуждается в век типографских чернил в газете; и так как наиболее крупные из них проявляют к ее учению равнодушие, то она решает основать, в качестве первого и главнейшего средства пропаганды, собственный орган, "Christian Science-Journal". Тем самым впервые преодолено пространство, границы звучания слова раздвинуты в бесконечность. Основание "Christian Science-Journal" тотчас же решает победу Christian Science; впервые узнают в дальних провинциях больные, нигде не нашедшие себе исцеления, о новом бостонском универсальном медицинском методе, благодаря обстоятельно расписанным случаям чудесного выздоровления. А для отчаявшихся никакая дорога не кажется дальней. Вскоре первые больные отваживаются на попытку. Из Нью-Йорка, из Филадельфии прибывают пациенты; некоторые выздоравливают, и эти выздоровевшие разносят учение дальше. С другой стороны, "healer" из разных городов, первые евангелисты Мери Бекер-Эдди, печатают в "Journal" объявления со своими адресами, и вот колеса этого нового трактора успеха начинают работать все быстрее и быстрее. Ибо всякий "healer", чтобы расширить возможность заработка, настоятельнейшим образом заинтересован в том, чтобы максимально распространить учение и веру в это учение; всякий новый "доктор" действует как новый пропагандист "Christian Science-Journal", он вербует подписчиков, продает экземпляры "Science and Health". От этого колесо вертится еще быстрее; наново привлеченные читатели увеличивают число пациентов "Massachusetts College", некоторые из выздоровевших, в свою очередь, пользуются удобным случаем, чтоб самим стать "healer", эти новые целители вербуют опять новых подписчиков и новых пациентов - и так, наподобие снежного кома, нарастают, в силу взаимопритяжения интересов, тираж газеты, тираж книг, число верующих. Стоит в каком-нибудь городе завестись первому стороннику, как через два-три месяца туда перекочевывает "healer", пациенты которого образуют общину, и так происходит повсюду; короче, питательный провод Christian Science приключен полностью к духовно-нервным путям Соединенных Штатов. Явственно можно измерить неудержимо быстрый расцвет Christian Science ростом цифр. В 1883 году в "Christian Science-Journal" печатают свои адреса четырнадцать "healer", в 1886 году уже сто одиннадцать, в 1890 - двести пятьдесят; кроме того, в том же году числятся официально тридцать три академии, то есть филиалы, в Колорадо, Канзасе, Кентукки, во всех департаментах Америки. В том же темпе растет и число изданий "библии": в 1882 году выходит первая, а в 1886-м - шестнадцатая тысяча "Science and Health"; к концу столетия число экземпляров этой книги переходит, вероятно, за триста тысяч. И от всех этих внезапно открывшихся источников - от книг, газеты, объявлений, университета и от практики - начинают притекать все более обильные денежные потоки, объединяемые кассовой книгой "mother Mary"[257], цифры из десятилетия в десятилетие растут в кубической прогрессии. Тысячи и сотни тысяч гонорара за университетский курс, сотни тысяч авторского гонорара, сотни тысяч в форме подарков и миллионы долларов как вклады на построение церквей. О том, чтобы поставить преграду этому нечаянному притоку мамоны, Мери Бекер-Эдди никогда и не думала; наоборот, с тех пор как ее костлявая, жесткая старческая рука однажды ухватилась за рукоять насоса, она не перестает уже до последней капли выжимать золотую кровь из верующих. Вместе с первыми нажитыми деньгами проснулись в Мери Бекер, наряду со многими другими дремавшими в ней способностями, прямо-таки гениальная деловая сметка, безграничное сребролюбие. С тою же жесткою непреклонностью, с которою она впитывает жаждущей своей душою всякую земную власть, загребает она теперь деньги, эту наиболее наглядную форму власти. Чем доходнее оказывается Christian Science, тем более деловитую организацию придает ей проявившая неожиданный практический талант руководительница. Как в хорошо идущем торговом доме, она открывает, по трестовской системе, одно за другим, отделения своего предприятия. Едва только спрос на "Science and Health" бурно повышается, как Мери Бекер-Эдди поднимает продажную цену на пятьдесят центов, обеспечивая себе на каждом экземпляре доллар чистоганом "авторских". Кроме того, почти каждое издание видоизменяется, ибо верующие покупают вдобавок к прежним и новую, "окончательную" обработку; таким образом избегается какой бы то ни было застой в сбыте. Все явственнее проглядывает за "делом веры" финансовая организация; возникает целая промышленность, обслуживающая Christian Science, - книги, брошюры, уставы, "автентичные фотографические снимки" Мери Бекер-Эдди по пять долларов за штуку, "Christian Science spoons" (ужасающе безвкусные серебряные ложки) с ее изображением на эмали. К доходам от промышленной продукции присоединяются благодарственные приношения верующих своей руководительнице, о которых обстоятельно сообщается в журнале на рождество и Новый год, чтобы подвинуть к жертвам менее ревностных; большой бриллиантовый крест, горностаевый палантин, кружева и драгоценности - все это плоды кроткой настойчивости "mother Mary". Человечество не припомнит, чтобы когда-либо духовного порядка вера была удачнее и быстрее переделана в прибыльную статью, чем Christian Science - при помощи финансового гения ее основательницы; десять бостонских лет преобразуют метафизическое учение о нематериальности мира в одно из самых доходных, в материальном смысле, предприятий. И Мери Бекер-Эдди, недавно еще нищая, может в конце века с гордостью именовать себя миллионершей.