Ошибка грифона - Дмитрий Емец

Ирка посмотрела на лицо Маши. На нем не было боли, а лишь удивление и радость, как от успешно завершенного дела.

– Спасти ее нельзя?

Матвей едва заметно качнул головой. Как некромаг, он угадывал смерть сразу и безошибочно:

– Нет. Тут уже Мамзелькина побывала. Разве ты не чувствуешь?

– Я ее не видела. Когда она успела?

– Быстро и на цыпочках, – ответил Багров. – Может, и косу просто прислала.

Выдернув копье – это было легкое копье, сулица, – он поднял Машу на руки и понес ее вниз по склону холма.

– Возьми щит… И на всякий случай будь готова! – сказал он Ирке.

Ирка взяла щит и пошла за Матвеем. На Прасковью она не оглядывалась и на Шилова тоже, хотя чувствовала, что они стоят рядом с избушкой и смотрят на них.

Ирка и кренящийся под тяжестью Машиного тела Багров, постепенно удаляясь, становились все меньше.

– Глупо! – сказал вдруг Шилов. – Я успевал! Сулица прошла бы над твоим ухом. Ну, может, задела бы древком щеку. Зачем она кинулась-то? Где они вообще ее выкопали?

Прасковья взглянула на Зигю.

– Зачем они хотели убить меня? Именно меня? – произнес Зигя деревянным голосом.

Шилов точно не знал.

– Может, боялись, что ты примешь предложение и станешь валькирией? – предположил он.

– Неужели я была бы хорошей валькирией? – спросил Зигя.

– Довольно и того, что стала бы… Какой удар по авторитету Лигула! Его воспитанница, почти что повелительница мрака – и вдруг нате вам: валькирия!

Прасковья сердито куснула нижнюю губу:

– Глупо! Бред! Я плохо владею копьем!

– Это – да. Твое царство – это эмоции, – осторожно согласился Шилов.

Прасковья хмыкнула, еще раз покосилась на маленькие фигурки внизу холма, повернулась и ушла в дом.

Ирка и Матвей вновь вспомнили об Огнедыхе только глубоким вечером. Когда Багров, путаясь в старых следах, нашел то место, от сосны остался лишь торчащий из земли черный зуб высотой в человеческий рост. Местами этот зуб еще продолжал тлеть. Матвею стало жутко, когда он подумал, что Огнедых ведь мог и улететь. Увязая в снегу, Багров обежал дерево.

Со стороны небольшого оврага к горелой сосне тянулась борозда, как если бы кто-то крался здесь на брюхе. По сторонам борозды виднелись отпечатки крупных лап и две непонятные полосы, как от плуга. Там, где борозда заканчивалась, Матвей обнаружил рыжеватое существо. В полумраке видно было, как оно ворочается в снегу и тянется к сосне в том месте, где дерево продолжало тлеть.

– Крупная рысь! – определил Матвей. – Нет, какая рысь? А крылья откуда?

Налетевший ветерок заставил угли вспыхнуть ярче. Матвей разглядел загнутый, как у орла, клюв, и оцепенел. На тлеющей сосне сидела саламандра. Песочный, с небольшую пуму грифон почесывал Огнедыху клювом спину, а тот, прищурив глаза, свистяще посапывал от удовольствия, выдыхая через нос струйки дыма.

Все это Матвей наблюдал от силы несколько секунд. Затем, пытаясь приблизиться, сделал неосторожный шаг и скрипнул снегом. Грифон обернулся. Секунду он смотрел на Матвея круглыми желтыми глазами. Потом подтянул задние лапы под живот. С силой оттолкнулся ими и взлетел, в прыжке уже распахнув крылья.

Огнедых, очень недовольный тем, что Багров их разлучил, заворочался на сосне и, повернув голову, как она поворачивается только у ящериц и змей, уставился на Матвея. Тот ощутил себя на прицеле, понимая, что от огненного плевка ему не уйти. На счастье Матвея, беспокойный ветерок продолжал дуть на сосну, и один из углей вспыхнул ало и жарко.

Огнедых воспользовался этим, переполз на уголь животом и, согревшись, успокоился. Выждав некоторое время, Матвей осторожно пересадил его в лампу, уже горящую и заправленную керосином.

У Фулоны была привычка: когда валькирия золотого копья нервничала, то перебирала гречку. Высыпала горсть-другую на стол и пальцем быстро раскидывала ее на три кучки: черные семена отдельно, хорошие отдельно, и те, что чуть крупнее или облезли – тоже в особую кучку.

Вот и сейчас она сидела за столом, и ее палец скользил по рассыпанной гречке. Перед Фулоной стояли Ирка и Багров. Была уже глубокая ночь, когда они позвонили в двери валькирии золотого копья.

– Я всегда замечала, что мечты сбываются! Не так, как мы ожидаем. Не тогда, когда мы ожидаем, но обязательно сбываются. Мечты – это программа, – сказала Фулона негромко.

– Что? Как? – спросила Ирка, не понимая.

Она была как на автопилоте. Так устала, что начинала глохнуть. Простейшие вещи ей приходилось повторять трижды.

– Мечта Маши сбылась. Она хотела совершить благородный жертвенный поступок, умереть у всех на глазах и сохраниться в памяти. И это произошло, хотя она и не стала валькирией, – объяснила Фулона.

Ее палец продолжал скользить по гречке. Ирку это уже начинало раздражать. Вот оно, начальство! Человек умер, они едва на ногах стоят, а она гречкой успокаивается. Могла бы, что ли, заплакать для порядка, как они с Матвеем плакали.

– Да, – сказала Ирка агрессивно. – Не стала! И Прасковья тоже… Копье – оно там, в коридоре! И щит мы тоже отдали, попрошу заметить!

Она оглянулась на ванную, где шумел водой оруженосец Фулоны, который все пытался проснуться.

Валькирия золотого копья покорно вздохнула. На Иркину агрессию не отозвалась.

– Где вы ее похоронили? – спросила она тихо.

– В лесу, – сказала Ирка и со скрытым вызовом добавила: – А могилу, кстати, копали вашим Ледяным копьем! Оно роет даже промерзшую землю!

Машу они похоронили на невысоком холме у ручья. Место хорошее. Песок и камни. И много сосен вокруг. Домой же к Маше отправили морок. Тот же фокус, который Ирка когда-то проделывала с Бабаней. Родных этот морок обманет, подмены они не заметят. Морок будет уместно улыбаться, вежливо отвечать на вопросы, а через несколько недель заявит, что насовсем уезжает куда-нибудь в Норвегию, махнет фальшивым приглашением и превратится в поток фотографий и кратких писем из социальных сетей. Едва ли сестра и ее муж особенно огорчатся. Может быть, когда-нибудь даже съездят в Норвегию. Морок покажет им старинные замки и представит рыжего норвежца Олафа, который по-русски ни бум-бум, зато ездит на велосипеде и защищает китов. Правда, норвежца этого пока не существует. Его морок тоже придется творить. Ну да это уже дело третье. Ирка человек творческий, Багров тоже – а кто лучше придумает характер европейца, чем человек русский, никогда в Европе не бывавший?

– А как же эйдос? Мрак не имел права убивать Машу, пока у нее был эйдос! – вдруг громко сказал Багров.

До этого он молчал.

Фулона повернула к нему лицо. Она была по-ночному бледной, под глазами – желтоватые тени и заметные морщинки.

«Устала… и немолодая уже!.. тяжело ей!» – подумал Багров.

– Он не собирался ее убивать, под копье же она шагнула сама? Сама заслонила? – спросила Фулона.

– Да.

– Вот и ответ! Это был ее выбор.

Слово «выбор» зацепило Матвея.

– Вам ее не жалко? – с вызовом спросил он. – Вы же ее знали! Даже выбрали когда-то для медного копья, которое досталось, между прочим, Холе!

Отвечая на вызов Матвея, Фулона резко поднялась. Стул покачнулся, встал на задние ножки, но не упал, потому что Ирка его подхватила.

– А какой жалости ты хотел? Охать? Растирать слезы по лицу? Мы на войне, дружок! Здесь слез не бывает. Они бывают потом.

– То есть не жалко?

– Жалко. Но одновременно я за нее рада.

– РАДЫ?

– Да! Теперь я спокойна за ее эйдос, а раньше волновалась за него по целому ряду причин. Есть люди, которые могут только прорваться к свету. Такие, как Маша или Варвара. А если доходить постепенно, они не дойдут. Не хватит постоянства, воли, сил. И эйдос подгниет, и они сорвутся.

Фулона замолчала. Примерно в то же время ее оруженосец в ванной выключил воду. Труба взвыла басом и вдруг замолкла, издав смешной высокий писк. И этот нелепый писк разом сбил все настроение, превратив трагическую сцену в уставший фарс.

– Поздно уже. Вы устали. Можете у нас лечь, – предложила валькирия золотого копья.

– Нет, мы у себя, – отказался Багров.

– Ну хорошо… Тогда до встречи и… спасибо!..

– За что? – спросила Ирка.

– За все, – серьезно и без иронии отозвалась Фулона.

Уже покидая кухню, Ирка случайно посмотрела на стол и увидела на нем лицо Маши. Оказывается, пока они говорили, палец Фулоны машинально вычерчивал его по рассыпанной гречке, где-то чуть раздвигая ее, где-то, напротив, сгребая гуще и прибавляя два-три черных зернышка.

Вскоре под окнами у Фулоны взревел мотор. Двор прочертили убегающие фары.

– Спешат, – заглядывая в кухню, сказал оруженосец. – Злятся. А ведь гололед!

На выезде со двора послышался жестяной звук. Одна из двух фар погасла.

– Гололед, да, – грустно согласилась валькирия золотого копья.

Она выключила свет и вернулась в комнату. Присела на край кровати и, готовясь лечь, стала распускать волосы. И тут входная дверь содрогнулась от мощнейшего, буквально таранного удара кулаком. И уже потом тренькнул запоздалый звонок. Вроде как кто-то спохватился, что можно ведь и позвонить. Оруженосец и Фулона выскочили в коридор.