Все, о чем вы мечтали - Иван Петров

  - Слышала про пожар в Шайи?

  - Да сгори они все там огнем, я даже не пошевелюсь! А что за пожар?

  - У сволочи Бонасье, чтобы его, черта, совсем вши сожрали, сгорела кузня. Старая Бланш ходила в Шайи к племяннице. Рассказывает, что к нему приезжали колдуны и творили в кузне свою мерзость! Господь не стерпел, была гроза, и молнией...

  - Бланш - выжившая из ума шлюха и всегда ей была! Гроза зимой?! Дерьмо! Господь не стерпел пьянства этой жадной свиньи Бонасье и покарал его за грехи! Сукин сын! Господи, почему ты терпишь такое! И ведь не сдохнет, так и продолжает отравлять всем жизнь! Мразь! Мало ему кузни, надо, чтобы и корчма его сгорела, и... Чтобы сам сгорел!

  - Господи Боже Иисусе Христе, Пресвятая Дева Мария, защити, помилуй! Инесс, говорят, что когда-то ты зналась с Бонасье, с этим колдуном...

  - Чтобы язык твой отсох, Полин! Чтобы дети твои, чтобы внуки твои!..

  За три дня пути из Монтаржи в Орлеан наш Пепе сполна хлебнул всех прелестей жизни звезды экстасенсорики местного масштаба.

  Ну как, чувствуешь что-нибудь? Как там погоня, близко? Не чувствуешь? А когда почувствуешь? Ты постарайся! Как почувствуешь, сразу скажи.

  И так каждые пять минут. Хорошо, вру, каждый час. Даже ночью - все равно две ночи на ногах. Пепе уже на стенку лез. Ладно бы - я и Кугель, нам в новинку, и то - потом, сообразив, постарался сдерживаться, спрашивать не чаще двух раз в сутки. Получалось четыре-пять. Но остальные-то? Они же привычные, должны понимать! Вот и довели человека. Вообще ничего не чувствут, волком смотрит. Еще ведь и рана на плече не зажила, учитывать надо. Совсем парня затравили!

  Даже спрашивать боюсь. Присел осторожно рядом, смотрю себе в окно. А чего? Имею право, там интересно. Ну, допустим.

  - Ничего не чувствую...

  - Так есть погоня?

  - Нет.

  Так и ладушки! Чего тогда переться в Блуа? Мы еще петлю сделаем, двинем опять на юг. Денек в Орлеане передохнем, Кугель отстреляется по хозяйству и - двинем! Сейчас к Гонсало сбегаю, карту посмотрим.

  Все хорошо, утром встали, спустились позавтракать, впереди переход на Вьерзон, девяносто километров. Пепе?! Пепе, ты чего?

  - Они здесь.

  - Кто?

  - Другие. Я их чувствую.

  - Еще одна погоня?

  - Да.

  Нет, ну вы слышите? Экстрасенс на мою голову! Сейчас сам завою! Все, настроение в жопу, народ опять потух. Нет, ребята, Вьерзон - значит Вьерзон, поздняк метаться. Зае...ало уже. Выступаем!

  В городе шел снег, крупные, огрузлые водой снежины тяжело валились на дорогу, тут же растекаясь в лужи на середине улиц, слипаясь в полужидкую слякоть по их краям, у троттуара. Ветер, когда проезжали перекрестки, бешенными порывом вырывался из открывающегося с боку пространства, облепляя карету, лошадей, поникшие под сырообвисшими тряпками плащей фигуры наших всадников полужидкой, стекающей ледянистой коркой. Уже на выезде из Орлеана все, кроме Пепе, были мокры насквозь, продрогли, как тут говорят, до костного мозга, на фиолетовых испанцев было просто жалко смотреть. Да и плохо получалось, на ресницах висели капли, сколько не промаргивайся.

  Хороший хозяин в такую погоду собаку из дома не выгонит. Хоть возвращайся. За городом, на равнине, в полях, по традиции окружающих любой крупный город, ветер совсем разбушевался. Казалось, сейчас карету сдует с дороги, не смотря на всю грязь и снег, плотно облепившие колеса. Километра два ползли, лежа на холках коней, с трудом умудряющихся как-то продвигаться в снежной каше, в которую, почти по самые бабки, погружались ноги. Слезать туда и вести лошадей в поводу никто не стал, здоровье дороже. Наконец, доползли до места, где дорога ныряла в лес. Ну как - лес? Что-то повыше кустов из негодных в дело сорных деревьев. По белым стволам смог отличить только молодые березки. Остальное - возможно осина, ива, ольха и тому подобное, я не спец. Голое, низкое, редкое, самые крупные высотой метра три-четыре. Ни сосен, ни елей, ни могучих кленов-дубов, чего-то, что капитально защитило бы от ветра. Но полегче стало. Может, снег уже не так валил, может мы с лошадьми попривыкли, уже не ложились на ветер. Заледенели и, словно зомби, переставляли ноги в единственно возможном направлении. Дорога пустая, падающий снег скрыл все следы проезжавших до нас, навстречу никто не попадается. Это не трасса Париж-Монтаржи. Орлеан-Вьерзон - совсем другая песня. Глубинка. Людей, деревень, огоньков не видать, хотя, может снежные порывы (после последнего поворота дороги, слава богу, толкающие в спину), скрыли их от наших невнимательных, залепленных тем же снегом глаз. Промерзших. Еще и сопли.

  К середине дня снег и ветер потихоньку утихли. И слава богу - дорога потянулась промеж полей, перемежающихся редкими перелесками. Стал подумывать об остановке в первой же встреченной деревне. Денек обойдемся без комфорта, главное - согреть людей. Скрюченные испанцы на лошадях давно не подают признаков жизни, уже с тревогой поглядываю, вдруг кто-то из них заваливаться начнет. Упадет, разобъется вдребезги. Пополам. На мелкие осколки. Не слышно ни шуток, ни привычных подковырок. Что мы скажем, если на нас сейчас нападут? Промолчим, меланхолично покачиваясь в седле? Ни одной заготовленной остроты в ответ, ни дружного, громкого, жизнерадостного хохота. Гонсало дозорит уже метрах в тридцати впереди, Гильермо сзади совсем прижался к карете. Едем озябшей кучкой.

  Уже понял - золото моих ребят доконало. Не было у них раньше в жизни такого. Никогда, ни у кого из знакомых. Миллион! Этот лям - как у нас с десяток ярдов баксов, если сравнивать цены. Деньги, ставящие в ряд с королями. Ошеломлены, не готовы совершенно. Отсюда все их ляпы, растерянность, мрачная реакция на предсказания Пепе. Слишком наши ребята боятся его потерять, за жизнь - раньше - уверенней сражались, не киксовали. А я чего? Ничего. Не чувствую я этих денег, не пробивают. Ненавижу жадных, вороватых, властолюбивых сволочей, столько горя от них.

  Наконец, гнетущие своей пустотой и открытостью поля закончились, дорога стала петлять, как пьяный велосипедист, меж низеньких пологих холмов, покрытых кустарником и пучками поникшей травы, навевавшей мысль о прическе из серии "три волоса и все пышные". Третий, четвертый поворот, и - я полностью утратил представление о направлении, в котором мы теперь движемся. Может, вообще на север, удаляясь от нужного города. Какой-то серпантин, а не дорога. Не будь кареты, залез бы на верхушку холма и оттуда спрямил путь по целине.

  Муторно. Поворот, опять поворот. Ну кто так строит?! Похоже, устроителям дороги тоже надоело кружить путешествующим мозги, и последний холм дорога не огибала по дуге, а рассекла посередине. Немного вверх, но зато потом карета легко пошла под уклон, к низинке,  за которой виднелся лес. Нормальный, густой лес, дорога ныряла туда и больше с холма не просматривалась. Высокие, хоть и безлистные кроны скрывали дальнейший путь. Выпавший снег укутал деревья в белоснежные одежды, лег округлыми шапками, и все это волнами, рябью безбрежного моря простиралось вдаль под низким серым небом. Солнышко бы сюда, какая бы была картина! А на дороге снег не держится, под копытами банальная грязь. Наш след просто кричаще тянется до ближнего холма, который мы миновали, и скрывается за поворотом.

  Не дай бог...

  Дверь кареты приоткрылась, высунулась расстроенная физиономия Пепе.

  - Граф! За нами гонятся! Уже близко.

  Так и тянет за язык ляпнуть в ответ - а может, не за нами?! Покривляться. А может это страус злой? А может и не злой? Пропеть, что вспомню, из мультфильма про пластилиновую ворону, здоровым жизнерадостным голосом. Только, боюсь, не получится - он у меня сейчас хриплый, писклявый и простуженный. Кажется, ломается.

  Б...ь!!! Вот же, черт!

  - Стой! Ко мне!

  Остановились на полуспуске в низину. До въезда в лес еще с полкилометра. Все съехались, сгрудились вокруг. Посмотрел в глаза моему воинству. Вот скачущий в арьергарде Гонсало, оборачивась, делает выстрел, пытается вновь, дав коню шенкеля, рвануться вперед и, не успевая, заваливается на круп, раскинув руки, получив пулю между лопаток. Вот несколько раз раненый Хуан, скачущий у дверцы бешено несущейся кареты, поймав еще одну пулю, резко свешивается с седла влево, падает, и колеса, хрустнув, проскакивают через него. Карета кренится, заваливаясь, пару секунд - чудом, на двух колесах удерживаясь от падения, но рвущие постромки кони... Кугель кубарем летит с облучка, бьется о смерзшуюся землю и застывает, распластанный, в десятке метров после удара о дерево. Изломанное тело Хуана, оставшееся лежать посреди дороги, грохот выстрелов, крики настигающей погони все ближе и - первые, вырвавшиеся из-за поворота, не задерживаясь, проносятся, копытами вбивая в красную грязь того, кто еще недавно... Вернувшийся к лежащей на боку карете Гильермо, спрыгнув с коня, пытается вытащить оглушенного, потерявшего сознания Пепе, рвет дверь, но дружный залп преследователей сгибает его пополам, отбрасывает, кровь быстро напитывает край белой рубахи, торчащий у ворота.