Языковая структура - Алексей Федорович Лосев

совершенно неправы те, которые считают, что язык есть отражение действительности. Если бы это было так, то решительно все предложения, из которых состоит язык, были бы истинными, а ложь была бы невозможна. Но говорящий, т.е. тот, кто пользуется языком, высказывает не только истинные, но и ложные суждения. Итак, язык есть не просто отражение действительности, он может быть и ее искажением. А это значит, что язык вполне свободен, как свободна интерпретируемая им стихия чистого мышления и как свободно само мышление, призванное быть отражением исходной действительности.

Но как выражается эта свобода? Как мы сказали, мышление начинается с того момента, когда из глобальной, беспорядочной и эмпирически ползучей действительности выделяются отдельные предметы и ставится вопрос об их смысловом содержании. Утверждая то или иное смысловое содержание о предметах, составляющих действительность, мышление предицирует это смысловое содержание предмета самому предмету, приписывает слепо ползучему предмету определенную и уже не слепо ползучую смысловую содержательность. Поэтому предицирование, т.е. приписывание чего-нибудь чему-нибудь, необходимо для мышления, как необходим для него также и учет той ползучей среды, откуда извлечен данный предмет мысли. Ведь нельзя в целях определения данной вещи настолько отрывать ее от породившего ее контекста действительности, чтобы она уже ничего не имела общего с этим контекстом. Данная вещь действительно есть она сама. Но на ней не может не лежать печать ее происхождения из определенного контекста действительности. Даже если мы скажем такое простое слово, как «дом», то какую бы мы ни мыслили здесь самостоятельную и специфическую вещь, все равно с этим «домом» связаны у нас десятки и сотни разных представлений (камень, кирпич, бревна и доски, железо и т.д.), образующих вполне определенную связку, пучок, узел, сгусток, а, вернее сказать, систему природных и общественных отношений. Итак, непосредственная действительность мысли, образующая собою язык, состоит из множества разного рода предикаций, заимствованных тоже из множества бытийно-данных контекстов действительности.

Три обстоятельства необходимо иметь в виду в наших суждениях о контексте.

Во-первых, контекст как раз и является тем методом, который позволяет нам более или менее точно формулировать надфонетическую семантику данного фонетического сегмента. Когда мы, анализируя звук речи, находим разные варианты его произношения, и когда рассматриваем данное слово во всей его семантической совокупности в языке, опорой для понимания данного языкового элемента или данной совокупности элементов является только контекст речи или, лучше сказать, безграничные семантические оттенки, зависящие тоже от бесконечного числа разного рода контекстов. Контекст решает все.

Во-вторых, логическая сущность контекста заключается в том, что он оказывается тем целым, частью которого как раз и является изучаемый нами отрезок речи. Но всякое целое всегда представляет собою некоторого рода новое качество, которого не было в составляющих его отдельных контекстных частях. Диалектика целого и частей – вот в чем разгадка необычайной надфонетической значимости каждого отдельного отрезка речи. Поэтому, чем шире контекст, тем больше оказывается семантически нагруженным данный элемент речи или данная совокупность этих элементов.

В-третьих, ввиду бесконечного разнообразия речевых контекстов становится весьма трудной задачей определение точной семантики каждого отдельного элемента речи и каждого речевого сегмента. Взявши достаточно пространный словарь какого-нибудь языка, мы всегда удивляемся разнообразию и даже взаимной противоречивости отдельных значений данного слова в языке. Часто одно значение слова резко отличается от другого его значения, и в таком случае формулировать данное значение слова является задачей достаточно легкой. Но весьма часто бывает и так, что в данном слове уже не так легко отделить одно значение от другого. Если для данного слова установим отдельный класс его значений, то наряду с этим мы тут же наталкиваемся на такие слова, которые сразу относятся одновременно к разным семантическим классам. Это обязательно нужно иметь в виду, когда мы ставим себе какую-нибудь семантическую задачу. Тут всегда нужно иметь в виду, что только контекст дает нам возможность точно определить значение данного языкового элемента, и что тот же самый контекст тут же заставляет нас формулировать значение данного элемента как нечто весьма сложное и почти всегда противоречивое.

Эти три обстоятельства прежде всего бросаются в глаза, когда мы вводим в свое рассуждение категорию контекста. Но в связи с контекстом возникает длинный ряд других непростых проблем, которые должны рассматриваться в специальной науке о языковом контексте и которых здесь касаться не будем.

Однако необходимо совершить еще один шаг, чтобы понятие сигнификации получило достаточно продуманную формулировку. Дело в том, что та свобода активного самополагания, о которой говорилось выше и которая принадлежит к исходной действительности и мышлению, которое ее отражает, и языку, который является интерпретацией мышления и сознания, – эта свобода возможна только потому, что необходимая здесь интерпретирующая коммуникация способна на разного рода позитивные или негативные функции. Все эти позитивные и негативные функции, как этого требует исходная действительность, бесконечным образом переплетаются, и не просто переплетаются, но часто прямо переходят одна в другую, превращаются одна в другую, так что иной раз утверждение становится равносильным отрицанию, а отрицание – утверждению. Иначе нельзя понять этой свободы языка, которая настолько разнообразна и безгранична, что часто граничит с настоящим безумием. Только благодаря своей безграничной свободе язык может совершать как великие дела, т.е. агитировать и пропагандировать, так и совершать и всякого рода безумные дела, которые необходимо констатировать если не прямо в жизни, то, по крайней мере, на сцене.

Только теперь мы можем дать приблизительное определение того, что такое языковая сигнификация. Она предполагает, что есть мысль вообще и есть непосредственная действительность мысли, так что сама сигнификация является принципом перехода от чистой мысли к этой непосредственной действительности мысли. Абстрактная мысль для нее уже перестает быть абстрактной мыслью, а становится только моделью для определенного рода действительности мысли, которая, таким образом, является результатом мыслительного моделирования. Языковая сигнификации есть принцип осмысления. Но так как осмысление можно понимать по-разному, то сейчас нам нужно дать формулу языковой сигнификации с учетом всей именно языковой спецификации. И тогда мы получим следующую формулу.

Языковая сигнификация есть принцип 1) непосредственной действительности мысли, когда мысль, 2) являясь отражением реальной действительности, становится уже 3) новой специфической смыслоразличительной моделью, а действительность оказывается 4) порожденной этой моделью новой системой уже не просто реальных, но 5) интерпретирующе- 6) коммуникативных и 7) предицирующе- 8) контекстуальных отношений, получающих для себя иное выражение в связи со своими бесконечно разнообразными 9) позитивно-негативными функциями.

Несомненно, подобного рода определение языковой сигнификации имеет и свои удобства, и свои неудобства. Удобство заключается в том, что здесь указаны все те моменты сигнификации, которые автор считает существенными и потому необходимыми. Однако явное неудобство