«Посмотрим, кто кого переупрямит…» - Павел Нерлер

Так что хронологически “Дело” Н. Я. Мандельштам и завершает искомая справка № 1244 от 18 июля 1958 года (л. 18):

Дана настоящая ст. преподавателю кафедры английского языка МАНДЕЛЬШТАМ Надежде Яковлевне в том, что она проживает в г. Чебоксарах Чувашской АССР в старом деревянном общежитии на площади 11 кв. метров.

Дом в 1958 году предназначен для сноса, на месте которого будет строиться общежитие для студентов.

Выдана по личной просьбе.

Директор Чувашского педагогического института имени И. Я. Яковлева К. ЕВЛАМПЬЕВ.

Чуда, однако, не произошло, в Чебоксарах уже начался семестр, место Н. Я. было уже занято, и в результате получился “третий вариант”: Н. Я. осталась зимовать в советском “Барбизоне” – Та рус е[310].

“Здесь художник со своим миром говорит…”: Два письма Н. Я. Мандельштам Р. Р. Фальку

(Публикация, вступительная заметка и примечания А. Сарабьянова)

Знакомство Н. Я. с Р. Р. Фальком состоялось скорее всего в послевоенное время, возможно, при содействии Е. М. Фрадкиной (1901–1981), которая знала Фалька в годы своей учебы во Вхутемасе-Вхутеине. Фальк с 1920 по 1928 год преподавал там и был деканом живописного факультета Вхутеина.

Есть версия знакомства, предложенная П. Нерлером, по которой они познакомились в эвакуации в Ташкенте[311]. Но Фальк в годы эвакуации (1941–1943) находился в Стерлибашево (Башкирия) и в Самарканде. Сведений о его поездке в Ташкент не имеется.

Таким образом, обстоятельства и дата их знакомства еще должны быть уточнены.

<Конец 1957 – первая половина 1958 г., Чебоксары>

Дорогой Роберт Рафаилович!

Я говорила с Николаем Ивановичем, и он зайдет к Вам. Анне Андреевне я подробно рассказала о ваших вещах последнего периода и сумела передать то впечатление, которое они на меня произвели. Она Вам шлет сердечный привет.

Я всегда глубоко почитала вашу работу, но сейчас у меня ощущение огромной значительности ваших работ последних нескольких лет. Я четко помню летний пейзаж (под Абрамцевом)[312], осенний[313] и зимний с домами и людьми[314], автопортреты[315], портрет Б.[316] и женский, где слева оста ется большой кусок пространства[317], затем букет – по поводу вы сказали об энергии, выраженной в цвете[318]. Сейчас у меня еще выплывают овощи[319] и тарелки[320] и красный горшочек с тряпкой…[321]

Грозный лаконизм этих вещей, их мудрость и прямота поразили меня.

Надеюсь скоро быть в Москве и повидать Вас. Н. Мандельштам.

7 июня <1958 г., Чебоксары>

Дорогой Роберт Рафаилович!

Мне хочется сказать Вам несколько слов о Вас, о выставке[322] и о работе в целом.

Есть люди, у которых весь путь от начала до конца един. Таков Пастернак. В сущности, он поэт двадцатых годов. Там был найден его голос. Интересно, что свой роман он начал писать, чтобы воскресить двадцатые годы и вернуть стихи. Я ему когда-то это сказала, и он повторил это Суркову. В его работе нет этапов – периодов… У А. А. и у О. М. очень резкая периодизация.

Вы, конечно, на своем пути тоже прошли через точно очерченные периоды. И то, что мне кажется высшим качеством: возраст был показателем роста. Старость – это совсем не то, что думают желторотые. Настоящая старость для художника – это великий расцвет, это мудрое слово, это то грозное восприятие и выражение, когда уходит всё малое, всё случайное и говорит только сущность жизни и времени.

Кстати, это<т> высший момент не всегда совпадает с возрастом. Иногда это зрелость; и высшее несчастье, если художник перевалит через свой лучший период и проживет еще долгую жизнь, только оглядываясь на вершину. Поэзия обычно начинается раньше живописи, и поэты уходят раньше. У одного, кажется, Фета, вершина – “Вечерние Огни”[323]. У живописцев иначе – сколько их дало неслыханную силу зрения – хищную, грозную силу – на старость? Очень много.

И еще я помню Данте. У него описано состязание в беге – и всех победил старик – учитель Данта – Брунетто Латини – потому что он знал больше всех: вот почему он бегает быстрее всех молодых[324].

Мне кажется, что у вас за последние 10–16 лет (с войны) было два четких периода. Второй – это пятидесятые годы. Там началось с натюрмортов. Один из них с картошкой[325]. В них проявилось нечто глубоко вам присущее (что-то от этого я любила и знала еще в годы “Б<убнового> В<алета>»), но нашедшее сейчас свое полное выражение. Здесь те портреты, которые меня так поразили, когда в последний раз я была у Вас, и последняя правда о людях, вещах и земле, где мы живем. Мудрость пришла к вам, и мыслью, и правдой сильны эти великолепные вещи.

Нужен ли профессиональный разговор? – я им владею[326], но не в нем дело. Живопись, как и всякое искусство, – это высшее выражение себя в отношении к времени и людям. Средствами изобразительными, конечно. Здесь художник со своим миром говорит, с людьми о человеческом – потому что у них один мир. Только люди его не знают – не сумели сделать отбора существенного, главного, звучащего во времени – и художник им открывает свой отбор и свои гармонии. И я слышу, как звучит время в вашем мире, и удивляюсь силе вашей прозорливости. Принимаю ваш мир и благодарю вас за него.

В городе шли смутные слухи про выставку – не знали, как попасть, где достать пропуска и т. д. Выставка “втихаря”. Но всё же народ толпился, терялся, радовался. Готовое представление многих не совпадало с тем, что они увидели – они пришли искать абстрактное искусство, т. к. у нас ругают именно его, и они думают, что в этом секрет. Но все чувствовали вашу огромную силу. Только у них не было готовых слов, чтобы это сказать. Я видела таких людей. Очень хотелось бы, чтобы была открытая выставка. Пора…

Я очень радуюсь за вас, за ваш огромный расцвет, за мощное звучание ваших вещей. Будьте умником – лечитесь терпеливо, не торопитесь на волю. Надо, чтобы вы хорошенько поправились и снова принялись за работу. Ваш глаз и, выражаясь старомодно, сердце и душа в высшем расцвете. Берегите себя для всех тех, кто знает вашу мощь и силу. Я вас крепко целую и желаю вам хорошо отдохнуть и поправиться. В больнице вы изрядно поправились, но вам, конечно, необходимо как можно дольше прожить на свежем воздухе. Главное, не рвитесь на волю прежде времени и слушайтесь врачей. Надежда Мандельштам.