Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скажем больше, Паша не имел никаких не только предосудительных, но даже определенных намерений, когда вел свой разговор с капитаншей. Он просто вел салонную беседу, обычную в нашем городе, и никак не ожидал такого быстрого и неожиданного результата. Конечно, он не принимал во внимание, что он имеет дело не с девицей, вроде Катеньки Стекловой, а с почтенной, солидной и, главным образом, добродетельной бывшей вдовой Захарчук, а ныне супругой капитана Маточкина, почти полковницей.
Чем же мы объясним себе поведение бывшей вдовы Захарчук, ныне капитанши Маточкиной, почти полковницы? Ведь она – не легкомысленный Паша Кирьянов, привыкший ко всевозможным флиртам. Что же ее могло подвинуть к таким странным речам и даже поступкам, если поцелуй, данный постороннему мужчине, можно считать за поступок? Конечно, мы могли бы уклониться от объяснений, сославшись на то, что «женское сердце – тайна», но даже если мы будем углубляться в причины, то все же найдем в них немало таинственного и необъяснимого.
Домна Ивановна была всегда женщиной рассудительной и сознательной и не то, чтобы она умела, как поется в «Кармен», соединять «любовь с делами», а просто даже любовных дел не предпринимала, не взвесив тщательно все выгоды и невыгоды. Это происходило не от меркантильности ее характера, а скорее от слишком серьезного отношения к своим чувствам и к чувствам других. Она не любила строить здания ни на чем, она всегда предпочитала закладывать твердый фундамент и выводить прочные стены, она не пустилась бы в открытое море без руля и без ветрил, о, нет! Она всегда запаслась бы и картой, и компасом, и подзорной трубой, она бы изучила заранее и фарватер, и рифы, и всякие «стрэмы», – потому что она слишком добросовестно относилась к себе и к другим. Эта щепетильность чувств руководила ею при выборе и покойного Захарчука и ныне здравствующего Евграфа Ильича. И в глубине души Домна Ивановна не могла не сознаться, что благоразумие ее несколько обмануло; конечно, она нашла именно то, чего искала, но она надеялась найти еще больше, втайне она надеялась всегда на неожиданность какую-то, которая далась бы ей в награду за ограниченность ее желаний, и огорчалась, не встречая ее. Может быть, чин полковника был этою желанной секретно неожиданностью в истории с нашим капитаном; мы не знаем и боимся, как бы наши объяснения не положили тень на безоблачную фигуру очаровательной вдовы, выставляя ее какой-то бессердечной интересанкой. Мы бы очень этого не хотели не только потому, что вообще пристрастны к нашей героине, но, главное, потому, что это нисколько не соответствовало бы действительности. Как бы там ни было, к концу третьего года своего замужества с Евграфом Ильичем Домна Ивановна затосковала, характер ее сделался менее ровным и она стала проявлять известную нервность которая не совсем соответствовала ни ее возрасту, ни ее положению замужней дамы. Может быть, желание неожиданности больше, чем следовало, больше чем хотела того капитанша, ею овладело, подкараулив минуту усталости и маленького разочарования. Но послушайте, какая же неожиданность могла заключаться для Домны Ивановны в поручике Кирьянове, который и вообще был весь как на ладони? Вот уж предмет где и когда угодно самый ожиданный! Ах, Боже мой, да не в самом Паше искала капитанша неожиданного, а в странности, сладкой дикости и какой-то унизительности флирта, даже романа с самым известным, обыкновенным, пошлым, если хотите, молодым человеком, который был к тому же в полтора раза моложе ее. Притом Домне Ивановне нравились, хотя она в этом себе и не признавалась, его светлые волосы бобриком, слегка припухлые, полупьяные глаза и гибкая, несмотря на известную плотность, фигура. Неужели Домна Ивановна проявила хотя бы примитивную эстетичность в любви, которой совершенно лишены женщины? Повидимому, так; может быть, потому что она не была, повторяем, увлечена. Не знаем, был ли увлечен и господин Кирьянов, потому что ничего предосудительного между ним и Грашиной женою не произошло, и описанное нами объяснение было, пожалуй, самым нескромным. Увлечения же Павла Николаевича редко не носили характера явно предосудительного. А то, какое же это, к чорту, увлечение: кормит, вздыхает, смотрит, руку жмет, да в крайнем и редком случае поцелует! Роман не для Паши, да, и между тем он как-то незаметно для себя поддавался тихим и тревожным чарам медленных обедов, долгих вышиваний, неспешных прогулок и разговоров вполголоса под храп спящего Граши.
Капитана Маточкина не произвели и второй раз; теперь причиной послужило первое непроизводство. Начальство, нахмурившись, заинтересовалось, почему капитан не был произведен первый раз.
«Пустяки какие-то, история с часами: у кого-то часы пропали и Маточкин тут был при чем-то. Сущие пустяки, внимания не стоющие».
Начальство обиделось и внушительно проговорило легкомысленному смельчаку:
– Вы напрасно полагаете, что на представления к производству могут влиять нестоющие внимания пустяки. Поверьте, начальство состоит из серьезных и заслуженных личностей, да-с. И вероятно, вся эта история была менее невинна, чем вы себе представляете, и ваш фаворит основательно ею скомпрометирован, иначе она не могла бы повлиять на производство, потому что и старшие не выжили из ума и могут сообразить, что надобно.
Что же оставалось делать легкомысленному собеседнику, как не проговорить с поклоном:
«Виноват, я далек был от мысли критиковать действия начальства, притом же имею самые смутные сведения о капитанской истории с часами; так, знаете, болтали: язык ведь без костей».
– А чужой болтовни нечего повторять. Во всяком случае производство капитана Маточкина следует придержать и произвести более точное расследование.
Так наш добрый капитан не был и второй раз про изведен, что было для всех и непонятно и еще более подозрительно. Как это ни странно, но известие о вторичной неудаче не так сильно поразило наших героев, как можно было бы ожидать. Или, действительно, можно ко всему привыкнуть, и всякие явления поражают только неожиданностью наше воображение?
Евграф Ильич, не вставая с постели, крикнул: – Домна Ивановна, вот комики-то, опять меня не произвели! Уж не забыли ли совсем о моем существовании?
– Я так и думала. Не повезло вам, Евграф Ильич; наверно уж до отставки придется ждать.
«А Кирьянов в Ленчицу переводится, видно, просился, а мне ничего и не сказал, секретник какой!»
– А где это Ленчица?
«В Польше где-то, в Петроковской что-ли губернии».
– Так ведь они сказывали, что в Западный край хотят, давно еще сказывали.
«Я не слыхал. А вот меня-то опять с носом оставили: вот история-то».
– Ничего,
