Ярмарка невест - Кэндис Герн

Что же ему с ней делать, если она живет с ним под одной крышей, ест за одним столом, ездите ним вместе верхом и каждый вечер приносит отвратительный на вкус отвар? Пожениться они не могут...

Эта мысль сразила Джеймса, как удар молнии. Он перестал шагать. Жениться на Верити? Господь свидетель, он женился бы, если бы мог. Она уже освоилась в его доме, в его деревне и заняла какой-то уголок в его сердце. Он был бы рад связать с ней свою жизнь.

Раньше он не думал впускать в свою жизнь другую женщину. Его отношения с Ровеной были трудные и переменчивые с ранней юности. Но он ее любил со всепоглощающей страстью первой любви, а в конце убил. Джеймс никогда не собирался снова впустить любовь в свое сердце.

Он не был готов позволить себе полюбить Верити, во всяком случае, он не был готов допустить, что его чувство к ней превратится в любовь. Но если бы Верити была свободна и согласилась бы, он немедленно женился бы на ней.

Джеймс некоторое время прокручивал эту мысль в голове, обдумывая возможность развода и аннулирования брака. Только какой в этом смысл? Он мог ей предложить безрадостную жизнь, пронизанную трусостью и чувством вины. Верити в конце концов будет презирать его, как и Ровена.

Джеймс налил себе бренди, взял с собой графин и снова сел в свое кресло. Он надеялся, что его неосторожность не приведет Верити к беременности. Эта мысль ужаснула его больше, чем все остальное. Как можно доверить ему жизнь ребенка, если у него все еще случаются помрачения сознания, во время которых он не контролирует себя и не имеет понятия, что делает в течение нескольких часов?

Джеймс отбросил мысли об отцовстве, как делал это всегда, потому что дети только вызывали у него образ Тристана, с его большими доверчивыми голубыми глазами и копной светлых вьющихся волос. Джеймс почти не знал, но безмерно любил своего сына. Вернувшись из Испании, вместо того чтобы впустить ребенка в свою жизнь, он стал держать Тристана на расстоянии. Временные помутнения сознания становились тогда все глубже и чаше, и Джеймс боялся, что может случиться беда. И был прав.

Джеймс сделал большой глоток, и бренди обожгло ему горло и согрело желудок. Как бы ему хотелось быть достойным такой женщины, как Верити Озборн. В ней есть мужество, достоинство, сострадание, не говоря уже о красоте. Сознает ли Верити, насколько она красива? Он сомневался в этом. Ах, он никогда не будет ее достоин. Он сам создал у нее о себе мнение как о грубом похотливом животном.

Джеймс опорожнил стакан и снова налил. Ему следовало много лет назад со всем покончить. После пожара он только этого и хотел. Почему он должен был жить, после того как убил тех двоих, кого любил больше всего на свете? Если бы у него был достаточно сильный характер, он сделал бы это сейчас, чтобы не причинить еще большего вреда.

Но в нем не было этой силы. Никогда не было. Вместо этого он оправдывался.

Джеймс налил третий стакан и перечислил свои оправдания. В нем нуждаются его люди. Он нужен на руднике. Настала зима, и во время дождей насосы будут работать на пределе. Жителям деревень потребуются топливо, продукты, лекарства. Он должен заботиться о своем имении, коль скоро у него больше нет управляющего. К тому же была еще Агнес. Как бы ни была сильна ее ненависть к нему, Агнес некуда было пойти, некому было о ней позаботиться. Теперь и Верити зависит от него.

Существовало бесконечное множество оправданий, почему Джеймс не мог выбрать легкий выход из положения. Джеймс знал, что истинной причиной была трусость. Все в нем было построено на трусости. У него не было достаточно сил, чтобы сделать то, что настоящий мужчина сделал бы уже много лет назад.

Нет чести. Нет мужества. Нет сердца. Только еще один пустой стакан, который надо наполнить в надежде заглушить боль, напиться, чтобы забыть обо всем на свете.

Слезы впитывались в наволочку под щекой Верити. Она плакала и плакала – от боли, которую Джеймс причинил ей, от гнева, который он излил на нее, от своей собственной ненормальности, оттого, что ее жизнь разбита.

Когда поток слез наконец истощился, Верити перевернулась на спину и крепко прижала ладони к глазам. Она не должна была разочароваться, потому что с самого начала знала, чем это закончится. Желание утешить его перевесило знание, что она не в состоянии этого сделать таким способом.

Верити спустила ноги с кровати, встала и медленно пошла к туалетному столику. Боль между ног еще чувствовалась, но Верити помнила о ней и о том, что с ней произошло, и двигалась осторожно. Бросив один взгляд на себя в зеркало, она отвернулась. Она выглядела как пугало. Верити потянулась к тесемкам на спине платья. Она долго возилась, нащупывая завязки, пока наконец сумела развязать корсаж, и платье упало к ее ногам. Наклонившись, чтобы поднять его, Верити увидела красное пятно между складками желтого муслина.

С ее губ сорвался тихий стон отчаяния. Потом Верити скомкала платье и запихала под каминную решетку. Платье начало тлеть, но никак не загоралось. Рядом с камином стояли небольшие мехи. Верити схватила их и несколько раз качнула. Только тогда платье вспыхнуло. Верити смотрела, как оно чернеет, скручивается и распадается на мелкие кусочки. Теперь не осталось никаких следов того, что произошло внизу.

Джеймс разозлился на нее за предполагаемую девственность больше, чем за другие ненормальности. Как он мог быть в этом уверен? Возможно ли, чтобы мужчина знал такие вещи наверняка? Появление крови она объяснила. Как же он догадался? Не важно. Верити никогда не признается ни ему, ни кому бы то ни было другому. Она не говорила ни единой живой душе, что так и не вступила в супружеские отношения с мужем. Сознаться в этом значило признать унизительность единственной брачной ночи, признать свою физическую непривлекательность, признать, что ни один мужчина никогда не захочет ее.

Признать это было трудно, но за прошедшие годы она смирилась с этим недостатком. Она не думала об этом и успокоилась, решив, что ей предстоит жизнь без плотской любви. И без детей.

Но это было до того, как она приехала в Пендурган.

Когда она обнаружила, что против воли ее влечет к Джеймсу, старая неудача стала преследовать ее. Каждый раз тело отзывалось на ласки Джеймса: на его прикосновение, поцелуй, взгляд, просто на его присутствие. Тем самым тело напоминало Верити о том, чего у нее никогда не будет.

Боль, которую она испытала некоторое время назад, несомненно, доказывала справедливость обвинений, высказанных в ее адрес Гилбертом. У нее был какой-то физический изъян, который затруднял или даже делал невозможным сексуальные отношения, и поэтому Верити была лишена сексуальной привлекательности.