Королева - Карен Харпер

Ах, как сладко снова дышать свежим воздухом! Но где же Джон, в каком состоянии он теперь находится?

— Кэт, любимая! — услышала я за спиной его голос и резко повернулась к нему лицом.

Джон заметно исхудал, но, казалось, стал еще выше, чем прежде. Он спешил ко мне. Вид у него был несколько неряшливый: борода всклокочена, волосы не чесаны, — но мне все это было совершенно не важно, пусть бы он даже почернел от грязи. Джон крепко обнял меня, потом отстранился и повернулся к лорд-смотрителю и Гибу, коридорному надзирателю.

— Вот как бывает, — сказал он им, сверкая глазами. — Все эти месяцы меня держали в камере прямо над камерой моей жены, а я даже не знал об этом. Но я чувствовал, что ты рядом со мной, моя Кэт. Если у вас нет возражений, — обратился он к тюремщикам, — идемте.

Мы миновали лужайку, на которой простилась с жизнью королева Анна. У меня на языке вертелась добрая сотня вопросов: как судили за измену Тома Сеймура, почему нас освободили именно сейчас, как поживает моя принцесса, — но я предпочла помолчать. Я знала, что Тома осудили, а за такие преступления карают только смертью.

Мы шли по мощенному булыжником центральному двору, и меня от волнения била дрожь, хотя день был довольно теплым. Не поворачивая головы, я оглядела двор и стены Тауэра и дала себе клятву, что больше никогда не окажусь в этой зловещей цитадели, разве что приду сюда накануне коронации, если моей Елизавете суждено будет занять английский трон.

И вдруг я заметила его.

В первую минуту мне показалось, что я вижу призрак или же от полуденного солнца у меня рябит в глазах, но из узкого оконца на третьем этаже одной из башен (не той, где держали нас с Джоном) на меня действительно смотрело изможденное бородатое лицо. Том Сеймур! Я споткнулась о булыжник, Джон поддержал меня и не дал упасть. И лорд-смотритель, и Джон тоже заметили лицо в окне, но никто из них даже не замедлил шага.

— Завтра он умрет на Тауэрском холме, как и подобает изменнику, — сказал нам мастер Чемберлен. — Как печально, что короля предал родной дядя.

Никто из нас ему не ответил. Я старалась вызвать в себе сочувствие, ведь похоже, что Том на суде все-таки не выдал нас. Но те чувства, которые я питала к нему в былые дни, давно поблекли, увяли и умерли. По правде говоря, мне был крайне неприятен человек, которого я когда-то, как мне казалось, любила. Более того — пусть мщение и не относится к числу христианских добродетелей, но после всего, что я выстрадала по его вине, мне, ей-богу, захотелось даже сплясать под окном его узилища. Пришлось сделать над собой усилие и сдержать радость: наконец-то он получит то, чего заслуживает. Сдержать желание злорадно посмеяться над ним, таким лживым и таким высокомерным. Над тем, кто так грубо надругался надо мной в далекой юности.

Но я побоялась ловушки: быть может, наши тюремщики ждут, что мы произнесем, как поведем себя, когда услышим о его близкой казни и увидим краешком глаза его самого. Да я при всем желании не могла бы даже показать Тому нос, — Джон крепко обхватил меня, прижал к себе, и мы, не замедляя шага, вошли в арку ворот, за которыми начиналась улица. Одно меня радовало почти так же сильно, как и избавление от дьявольской хватки Тауэра: и Елизавета, и я, и вся Англия теперь навеки избавлены от Тома Сеймура.

Глаза у меня округлились, когда два стражника у ворот опустили копья, загораживая нам дорогу. Джон сразу напрягся, словно собирался броситься на них, но лорд-смотритель кивнул стражникам, показывая на нас:

— Пропустите. А вот и Уильям Сесил; он проследит, чтобы о вас хорошо заботились.

— Я уже смертельно устал от того, что обо мне хорошо заботятся, — прошептал Джон мне на ухо, однако поздоровался с подошедшим молодым человеком и крепко пожал ему руку.

Уильям Сесил был молод — во всяком случае, с моей точки зрения, — ему, вероятно, не было еще и тридцати, хотя он и отпустил для солидности короткую широкую бородку. Из-за нее он казался мрачноватым. На его лице выделялись глаза — зоркие, проницательные, отражавшие недюжинный ум и кипучую энергию. В глазах Кромвеля, вспомнила я, не отражалось ничего. Однако я давно уже перестала доверять мужчинам, которые душой и телом зависели от сильных мира сего, а этот человек служил Эдуарду Сеймуру — холодному, безжалостному лорд-протектору, которого мне приходилось видеть вблизи; тому, кто командовал юным королем и, вероятно, не без удовольствия обрек на смерть родного брата.

Тем не менее простая карета, к которой подвел нас Сесил, радовала глаз, как и кружки пива, поданные одним из двух его слуг (или стражей?). Я напомнила себе, что в пиво может быть подсыпано что-то дурманящее, но Джон одним духом осушил свою кружку, одновременно поглаживая стоявшую к нему ближе всех лошадь из запряженной в карету четверки.

Оказавшись в карете, я увидела припасенный для нас легкий завтрак из хлеба и сыра, разложенный на подносе. Впрочем, есть мне не хотелось, так я была взволнована. Мастер Сесил забрался в карету вслед за нами и крикнул вознице:

— На Большой Южный тракт!

— Я молюсь о том, чтобы вы не отправили нас в ссылку по приказу свыше, — сказала я, когда карета покатила по мостовой.

У меня не было сил и дальше выносить мучительную неизвестность.

— Клянусь вам обоим всеми святыми, вы находитесь в добрых руках. Не только в руках моего господина лорд-протектора, но и в моих, а меня вы можете смело считать будущим опекуном и защитником женщины, которой служите сами. — Вот, — он порылся в кожаном кошеле, — мои рекомендации. Я только что назначен управляющим земельными владениями принцессы Елизаветы. Речь идет о поместьях, унаследованных ею от отца, включая Хэтфилд, Вудсток и Энфилд-чейз. Уж поверьте, не так легко было добиться этого от лорд-протектора. У меня есть с собой письмо принцессы — к сожалению, адресованное не вам лично (она не стала рисковать). Зато в этом письме ее высочество просит сделать все от меня зависящее, чтобы добиться вашего освобождения и позаботиться о вас. Вот мы и направляемся в Уимблдон, в мой загородный дом, а там моя жена уже приготовила для вас комнату и горячий обед.

Руки у меня затряслись подобно тому, как карета тряслась на булыжной мостовой. Я развернула первое из двух писем и узнала почерк Елизаветы. Она просила «управляющего поместьями, достойного всяческого доверия Уильяма Сесила» позаботиться о том, чтобы двум узникам (не названным по имени) был обеспечен надлежащий уход. Со вздохом я откинулась на спинку обитого кожей сиденья. Джон обнял меня.

— Спасибо вам, мастер Сесил! Спасибо за то, что я теперь спокойна за нее! — воскликнула я со слезами и прижала к груди письмо с такой знакомой мне подписью: ведь это я учила Елизавету ее выводить.

Вот так я познакомилась с человеком, который стал для моей принцессы, а затем и королевы главным и самым преданным советником, хотя в те дни я этого знать, разумеется, не могла. Однако впоследствии очень много говорили о том, как беззаветно служил Уильям Сесил своим интересам, своему честолюбию — но ведь и Англии, и Елизавете, — и я решила, что он сильно отличается от Томаса Кромвеля.

В тот вечер, после того как мы вымылись, Сесил и его жена Милдред разделили с нами обед и поведали все, что было им известно о суде над Томом. Он до конца держался упорно и все время оскорблял своих судей[62]. Елизавета же находилась пока по-прежнему под домашним арестом, однако она, по словам Сесила, не созналась ни в каких неподобающих поступках и тем спасла всех нас.

— Елизавета Английская, — сказал он, — еще, может быть, слишком юна и неопытна, однако характер у нее отцовский, а принципы такие (я надеюсь), какие и должны быть у доброй христианки. Как раз их не хватало его величеству — и тем сильнее не хватало, чем больше власти он сосредоточивал в своих руках. Несчастный принц Эдуард полностью находится под влиянием лорд-протектора, он вряд ли сможет проявить себя. А что касается принцессы Марии… если она взойдет когда-нибудь на трон, боюсь, она снова перевернет всю Англию с ног на голову, стремясь восстановить прежнюю Церковь.

Мы с Джоном проспали всю ночь и почти весь день. Разбудил нас голос семилетнего сына Сесила (от первого брака) — он громко звал своих собак из сада, раскинувшегося за домом. Мы удостоверились, что все в порядке и тревожиться не о чем, снова забрались в постель и крепко обнялись. Я прижималась спиной к груди Джона, будто сидела у него на коленях, и мы оба все никак не могли поверить, что снова свободны и снова вместе. Мне казалось, что минувшей ночью мы выговорились до полного изнеможения, делясь друг с другом событиями, происшедшими с нами в Тауэре, но теперь Джон сказал:

— Сегодня он умрет — и будет третьим человеком, казненным за измену, из тех, кого ты близко знала.