Мой дядя Адриано - Бруно Перини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но 1998-й останется в истории итальянской музыки прежде всего годом трагическим, виной тому – безвременная кончина Лучо Баттисти, еще одного поп-идола. Лучо Баттисти умер утром 9 сентября 1998 года, а 5 октября того же года в газете Corriere della Sera появилось длинное и трогательное письмо Адриано, в котором среди прочего рассказывалось о неизвестном большинству людей случае и о проекте дяди, который так и не был реализован: альбоме Мины – Баттисти – Челентано. Письмо, адресованное Баттисти, очень длинное, но его стоит прочитать, потому что оно раскрывает некоторые неизвестные моменты, которые остались незамеченными в потоке информации, затопившей газеты после его смерти. Вот выдержки из того письма:
В тот день – это был летний полдень, – вы с Грацией встретили Клаудию на рынке в Лекко. «Угадай, кого я видела, – сказала мне жена, сияя от радости, – Лучо Баттисти и Грацию!» – «Шутишь! И что он сказал?» – «Мы обнялись, мы так громко разговаривали, что все на рынке столпились вокруг нас, казалось, что тут деревенский праздник… С ума сойти, – сказал он, – мы стоим в двух шагах и не видим друг друга». – «А ты пригласила его к нам?» – «Я знаю наизусть все его песни, я так давно не видела Лучо, и ты думаешь, что я встречу его на рынке и не приглашу к нам?» – «Ну мало ли, вдруг ты забыла его самую главную песню…» – «Скорее ты забудешь одну из своих…» – «Так они приедут?!?» – «Да, завтра к обеду». Я тут же выбежал в сад, чтобы позвать Витторио, своего верного садовника, и попросить его покосить траву. «Но я только что косил», – сказал он. «Не важно, покоси еще раз». Витторио больше всего на свете не любит, когда его просят переделать работу, которую он только что сделал. Для него это как восхождение на К2[185]. «И тогда, – жаловался он, – когда приезжала Мина, вы меня заставили дважды косить траву». – «Всегда, когда приезжают лучшие, – ответил я, – приходится косить траву дважды». Хоть он и привык к таким разговорам, все равно немного удивился. «Не то чтобы я лезу в ваши личные дела, – сказал он мне с ноткой сарказма, – просто хочу знать заранее: таких людей еще много?» – «Каких?» – «Лучших». – «Нет, только мы трое». – «Во всей Италии, наверное». – «Во всей Европе». После моего решительного заявления он снова заулыбался. Ему было не важно, что ты, Мина и я были самыми лучшими, важнее то, что я был единственным, кто в это верил; это успокаивало его, он знал, что косить траву дважды за один день придется только ради этих троих людей. Следующий день был прекрасен, лужайка напоминала бильярдный стол, и все было готово для вашей встречи. Мы крепко обнялись, очень крепко, насколько я помню. Прошло двадцать пять лет с нашей первой встречи. Тогда ты был еще никем и пришел с Моголом ко мне домой в Милане. «Я познакомлю тебя с парнем, который скоро станет знаменитым, – сказал мне Могол, его распирало от восторга, как всегда, когда он в чем-то уверен, – он необыкновенный автор, и вместе мы написали для тебя песню, которая будет продаваться миллионными тиражами». Должен сказать, что в первый раз ты мне не очень понравился. Может, потому, что, пока Могол воспевал твои достоинства, а я молча смотрел, ты никак не пытался прервать эту лавину дифирамбов. Потом я понял, что это твоя обычная реакция, и даже это мне было в тебе симпатично. Та песня называлась «Per una lira» («За одну лиру»). Я откровенно сказал, что мне она не нравится. Затем Могол всеми силами попытался донести до меня смысл текста, а мы оба знаем, как он себя ведет, когда всеми силами пытается кого-то в чем-то убедить, – он широко раскрыл глаза, как хищник, увидевший добычу, и принялся медленно-медленно подкрадываться, ближе, ближе, пока его рот не оказался в двух сантиметрах от моего, он двигался как осьминог, говорил со всеми частями моего тела: глазами, волосами, ушами, ноздрями; нашептывал, будто хотел загипнотизировать. «Ты понимаешь, что этот человек продает все свои мечты за лиру, – говорил он, – и ее тоже, за эту лиру?» – «Да, и в самом деле маловато», – сказал я и тут впервые услышал, как ты смеешься. Твой смех был настолько заразительным, что мне было почти жаль отказываться, но я был тверд и не уступил даже Моголу, хотя и согласился – у текста был глубокий смысл. Но сейчас все по-другому. Мы виделись года четыре назад. Пусть ты немного округлился за это время – даже мой садовник был очарован и обрадовался, что дважды за один день подстриг траву. После небольшой прогулки мы сели за стол – ты, я, Грация, ваш сын и Клаудия, – время от времени порыв горячего ветра подстегивал нашу беседу, продолжавшуюся с одиннадцати часов дня до двух ночи. Мы говорили о самом разном, рассуждали о жизни, о людях, но прежде всего о нашем маленьком мирке певцов, актеров, звукозаписывающих компаний, кино, телевидения и юристов. Возник даже какой-то странный спор, мы критиковали, но при этом не называли имен. Чтобы каждый из нас в случае ссоры имел алиби и мог сказать: «Нет, я не имел в виду ни Вендитти[186], ни Де Грегори»[187] (например). Но зачастую слова или даже обрывки слов, что чаще, относились к человеку, чье имя нельзя было игнорировать – Моголу. Думаю, что меня, как и всех, больше всего на свете удивляет конец дружбы, помолвки или брака. Почему так происходит? Два человека встречаются, путешествуют по Италии на лошадях, строят рядом дома, снова и снова добиваются успеха, волнуют сердца трех поколений, и в один день, в один час все это заканчивается. «Почему?» Ответа не было. Но ты много говорил. Может, чтобы запутать меня, а может, чтобы показать – виноват не лично Могол или Лучо Баттисти, а человеческая природа в целом, ведь человек с рождения носит в себе это абсурдное желание доказать, что ему никто не нужен и что он может прекрасно обходиться сам по себе. «Даже если это правда, – сказал ты мне, – что продажи моих дисков упали после распада нашего дуэта, но ведь и он тоже перестал блистать с
