Звезды над обрывом - Анастасия Вячеславовна Дробина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между чтением Ибриш легко выучился четырём действиям арифметики (цыганятам вообще легче давался счёт), очень быстро, к восторгу учительницы, сообразил, как решаются простые уравнения, пришёл в восхищение от начал геометрии, научился довольно коряво писать и уже взялся было за учебник географии, когда обнаружилось, что на дворе – весна.
Кишинёвцы стали беспокойными. Бродили по хутору, подолгу стояли, задрав лохматые головы и таращась в синее, словно вымытое со щёлоком небо; улыбались, глядя на то, как расползаются в снегу чёрные, влажные проталины… Птицы с утра до ночи орали в мокрых, ещё голых ветвях. Солнце грело не шутя, в оврагах и балках шумела талая вода. Детей было уже не загнать в школу даже кормёжкой: босые, промокшие, цыганята целыми днями носились по улице, прыгали в лужах, разбивали чёрными пятками тонкие корочки льда в дорожных колеях… И, едва дождавшись молодой травы, табор собрался и тронулся по раскисшей дороге прочь. Хуторские даже голов вслед не повернули: эту картину они наблюдали из года в год каждую весну.
Цыгане успели отъехать от хутора верст на пять, когда услышали позади дробный стук лошадиных копыт. Остановились. Переглянулись.
– Бабы, вы, случаем, не?.. – осторожно спросил дед Марколя.
– Ни единой цыпки не взяли! – нестройно отозвались обиженные цыганки. – Слава богу, в своём уме! Нам сюда осенью возвращаться ещё!
Долго волноваться не пришлось: на холме, с которого только что сползли цыганские телеги, появилась летящая карьером лошадь. На спине у неё каким-то чудом держалась учительница Антонина Тихоновна. Подлетев к табору, она лихо осадила гнедую, спрыгнула в грязь и, не замечая забрызганной до самого пояса юбки и сбившегося на спину платка, по-детски всплеснула худенькими, покрасневшими ладошками:
– Ну что же это такое, товарищи?! Да как же так можно? Куда вы уезжаете? Вы же обещали подумать… Полевые работы скоро начнутся, у всех дело будет, правление колхоза дома даст – это же не обман! Детям учиться надо! Они же у вас такие умные, так старались… Товарищи! Дядя Януш! Тётя Лёля! У вас же шестеро детей, что же вы им жизнь ломаете?! Тётя Рая, вы же мне обещали! Ибриш! Ну как же так можно! Сима, ну скажите хоть вы ему, ну что же это такое-е-е!.. – не договорив, она расплакалась.
Ибриш только поскрёб затылок, глядя на то, как смущённые таборные мужики обступают ревущую в три ручья раклюшку и с тяжёлыми вздохами толкуют ей, что они – цыгане, что им так положено… Что оставаться – никак невозможно… Что дети и так уже умные, умней родителей сделались, куда ж им ещё-то ученьем нагружаться?.. И что они всем сердцем благодарны и незачем так убиваться, цыгане – они же цыгане и есть, что с ними поделать можно… Закон такой цыганский, солнце на весну – пора в путь!
– Лида! Злота! Уля! Девочки! – Антонина Тихоновна повернула мокрое от слёз личико к цыганским девушкам. – Но вы-то куда?! Ведь же так учились хорошо, могли бы и…
Девчонки переглянулись. Тихонько, без издёвки, засмеялись. А шестнадцатилетняя Злотка, которая уже готовилась к скорой свадьбе, небрежно отбросила за спину толстые косы, подошла к расстроенной учительнице и, по-матерински обняв её за плечи, утешила:
– Не переживай ты, Тихоновна! Воешь, будто мужа схоронила! По осени вернёмся – опять за нас возьмёшься! А покуда деревенских учи: тоже ведь тыквы у всех пустые! Есть тебе чем заняться, дорогая ты наша, не грусти!
Таборные мужчины с величайшим почтением, за руку, попрощались с зарёванной «товарищ-учителкой», разошлись по телегам – и табор тронулся. Ибриш ещё успел подойти к заплаканной девушке и пообещать:
– Вернёмся, Антонина Тихоновна, обязательно! Как думаете, я за лето читать не забуду?
– Нет, Ибриш, если выучился – это навсегда, – грустно сказала она. – Но, если получится, открывай иногда книгу… Ой! Ой, мамочки! Ой, она, кажется, куда-то бежит…
– Да чего ж вы за лошадью не глядите?! – ахнул он – и помчался по прошлогоднему жнивью вслед за бодро зарысившей в сторону гнедкой, крича, – Стой, холера! Убью, стоять! Да куда ж тебя, дохлятина!..
Через пять минут запыхавшийся Ибриш подвёл к учительнице лошадь и, передавая узду, свирепо предупредил:
– Вы её из рук не выпускайте, вот что! Норовистая, видать! Да как вы на неё заскочили без седла?
– Да сразу же, как увидела, что табор ушёл… – вздохнула учительница. – С крыльца…
– Да-а… Давайте помогу назад взалезть-то.
– Не «взалезть», а «влезть», Ибриш, – всхлипнув, привычно поправила она. – Пожалуйста… если тебе не трудно.
Ему было не трудно. И, подставив сложенные ладони под узкий, весь в липкой дорожной грязи учительницын башмачок, Ибриш легко подбросил «Тихоновну» на спину лошади. И сказал опечаленной девушке, хлопнув на прощанье гнедку по крупу:
– Не волнуйтесь! Девки правду сказали: вернёмся осенью.
Антонина Тихоновна как в воду глядела: тяга к книгам прилипла к Ибришу, как муха к смоле. Тратить деньги на такую чепуху он никогда бы не решился. Но два месяца спустя, когда они уже стояли под Харьковом, Сима, вернувшись вечером из города, торжественно вытащила из торбы большую книгу с обтрёпанными страницами.
– Ибриш, посмотри-ка! Не сгодится тебе? Там картинки, я видела!
Это оказался Майн Рид: «Всадник без головы». Чёрно-белых картинок было мало, но Ибриш ничуть не расстроился из-за этого и читал, рухнув в книгу, как в омут головой, весь вечер до самых сумерек и полночи при свете гаснущих углей. Слова в книге были написаны по-старорежимному, с ятями и ерями, это слегка сбивало с толку, но через десяток страниц Ибриш приноровился. Друзья, Петро и Лидка, брат с сестрой, напрасно звали его к общему костру. Он даже ужинать отказался, и встревоженная Сима погнала пасынка к котелку насильно:
– Это ещё что такое?! Вовсе ополоумел! Ишь ты, книжкой он теперь сыт будет! Да что там такого хорошего, мальчик? Знала бы – не взяла!
– А где взяла-то? – запоздало поинтересовался Ибриш.
– Да в доме одном! Зашла старухе на дочерей погадать, а у неё полный угол лежит! Студенты, видишь, жили, а после впопыхах уехали, книжки не забрали – так она ими печку растопляет!
– Печку?! – взвился Ибриш. – Поди к ней завтра, остальные забери!
