Знание-сила, 2009 № 09 (987) - Михайлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из интервью, данного Г. Фридом:
В начале 1960-х годов музыковед Григорий Львович Головинский (ныне покойный) и я работали в Университете музыкальной культуры при ВТО: он был ректором, а я — его заместителем.
Аудиторию составляли пожилые люди, умильно на нас смотревшие, но мало что понимавшие в музыке. Получалось что-то вроде ликбеза, и нам стало просто неинтересно. И вот в 1965 году мы пришли к директору Дома композиторов А. Луковникову с идеей организовать клуб именно для молодежи, где заседания проходили бы не в виде лекций, а в форме дискуссий. Для того времени идея была довольно смелая, но, наверное, из-за того, что речь шла о музыке, нам это разрешили. Мы стали собираться каждый четверг, но никто не думал, что клуб просуществует так долго.
Меня всегда огорчало, когда некоторые композиторы, выезжая за рубеж, упорно говорили, что их в СССР нигде не играли. Но в действительности мы в клубе провели ряд авторских вечеров и Шнитке, и Денисова, и Губайдулиной, а также заседания, посвященные Шёнбергу, Веберну, Лигети, Булезу, Мессиану, Хиндемиту. Считаю, что клуб очень много сделал для пропаганды новой музыки: у нас прошли десятки премьер современных произведений.
Конечно, в жизни клуба были разные периоды. В 1970-е и в начале 1980-х годов молодежь буквально ломилась к нам. Это было счастливое для клуба время. В годы перестройки мы потеряли почти половину нашей аудитории, но вдруг, со второй половины 1990-х годов, публика вернулась. Правда, изменился ее возрастной состав: теперь средний возраст подходит… к 60 годам. Эти люди влюблены в клуб, но они избегают дискуссий.
Я по-прежнему веду заседания Молодежного клуба. Хотел было прекратить, но когда прошел об этом слух, и слушатели, и музыканты, выступающие у нас, захотели, чтобы клуб продолжался. Не скрою, мне это было приятно, да и вообще в моем возрасте резкие перемены жизненного уклада не рекомендуются. Так что буду продолжать это дело с помощью друзей-музыкантов.
Так или иначе, но мне все больше кажется, что и его музыка, и его живопись, и его литература растут из одного корня — из острого небезразличия к окружающему, из желания сохранить мгновения быстротекущей жизни в своей и чужой памяти, из свойственного ему стремления, он не раз говорил мне об этом, — рассказать об ушедших друзьях и близких, поскольку лишь случайность определила, что он остался жить, а их уже нет. Расстрелянный дядя, убитый брат Павел, погибший сын, названный в честь него, не вернувшиеся с войны однополчане, учителя, ученики… Словно лучи солнца, концентрируемые увеличительным стеклом, пересекаются в его сознании мысли, мечты, радости и страдания тех, с кем сводила его судьба. И таким образом он как бы становится наследником их талантов, исполнителем их несвершившихся планов. Как чувствительный музыкальный инструмент, он отзывается на тончайшие прикосновения пальцев судьбы, резонирует на не слышимые никому другому звуки.
Конечно, жизненный путь каждого человека так или иначе определяется обстоятельствами, его настоящее и будущее зависит от прошлого. Но далеко не всякому дано уловить сигналы судьбы и последовать их зову. В подтверждение — история, рассказанная мне самим Фридом.
Г. Фрид. Януш Корчак
В октябре 1991 года он был в США по приглашению Батлеровского университета — выступал с лекциями о своей жизни и творчестве в связи с тем, что в Индианаполисе поставили «Дневник Анны Франк». В Нью-Джерси он встретил своего бывшего ученика, эмигрировавшего в Америку и ставшего там человеком весьма состоятельным — владельцем многих домов, большой квартиры в Нью-Йорке, виллы в Флориде и прочей движимости и недвижимости, составляющей необходимый для миллионера набор. Но, как оказалось, тоска по утерянной музыке постоянно жила в его сердце. Он проиграл Фриду кое-что из сочиненного за эти годы, по российскому обычаю они крепко выпили и проговорили полночи, в результате чего бывший его ученик осознал, что пора вернуться в мир истинных человеческих ценностей, поскольку ценности иного рода у него уже есть в изобилии. Фрида уложили спать в гигантском холле особняка, первый этаж которого занимал кабинет жены хозяина, преуспевающего врача, вполне способной прокормить и себя, и мужа (детей у них нет). Рано утром, когда вдруг зазвонил телефон, Григорий Самуилович как раз досматривал сон о том, как ему удалось вернуть в искусство заблудшего в дебрях коммерции миллионера.
— Кто это в такую рань звонил? — спросил он хозяина дома.
— Это мой сотрудник, — ответил тот. — Он нашел дом, за который просят 200 тысяч долларов, но если поторговаться, то можно сбить цену до 150. А я уже к вечеру найду на него покупателя за 180.
— А зачем? — спросил Фрид, все еще под властью ночных разговоров и своего сна.
— Но ведь я за несколько часов могу заработать 30 тысяч долларов! — ответил ему миллионер, которому никогда не стать композитором.
— А зачем? — повторил свой вопрос композитор, которому никогда не стать миллионером.
Вот в этом непонимании простых вещей и таится ответ на многие мои вопросы.
Как вам моя новая гипотеза, Григорий Самуилович?
Из интервью:
Некоторые мои произведения звучат до сих пор. Две мои монооперы — «Дневник Анны Франк» и «Письма ван Гога». «Дневник» исполнялся в Голландии, Швеции, США. В России он трудно пробивал себе дорогу: был поставлен на сцене в Воронеже, концертные исполнения состоялись во многих городах, но в Москве и Ленинграде с оркестром моноопера так и не прозвучала. А вот в Германии, где, я думал, опера никогда не будет исполнена, она с успехом шла на сценах театров Нюрнберга, Франкфурта-на-Майне, Берлина, Трира и многих других городов и продолжает идти в течение 12 лет. Но лучшим исполнением оказалась постановка «Дневника Анны Франк» Венской Оперой. 5 мая 1998 года, в годовщину освобождения нацистского концлагеря Маутхаузена, в Австрии было объявлено Днем национального покаяния. Премьера состоялась в Вене, в старинном здании парламента, на заседании двух палат. На спектакле присутствовали президент Австрии, выжившие узники нацистского концлагеря
