Дневник - Мария Башкирцева

– Надеюсь, что она в сохранности,- сказал он дяде.- Я веселый человек, но когда мать поручает ее мне, я оправдаю ее доверие и свято исполню свой долг.

Вчера я взяла у отца 25 рублей и сегодня имела удовольствие возвратить их ему.

Мы уехали тем же порядком, как вчера.

Как только мы выехали в поле, отец спросил меня:

– Что же, мы будем еще сражаться сегодня?

– Сколько угодно.

Он обнял меня, завернул меня в свою шинель и положил мою голову к себе на плечо.

А я закрыла глаза – я всегда так делаю, когда хочу быть ласковой.

Мы сидели так несколько минут.

– Теперь сядь прямо,- сказал он.

– В таком случае дайте мне шинель, а то мне будет холодно.

Он укутал меня в шинель, и я начала рассказывать о Риме, о заграничной жизни, о светских удовольствиях, старалась доказать, что нам было там хорошо, говорила о г-не Фаллу, о бароне Висконти, о папе. Я заговорила о полтавском обществе.

– Проводить жизнь за картами… Разоряться в глуши провинции на шампанское в трактирах! Погрязнуть, заплесневеть!… Что бы ни было, всегда следует быть в хорошем обществе.

– Ты, кажется, намекаешь на то, что я в дурном обществе,- сказал он, смеясь.

– Я? Нисколько! Я говорю вообще, ни о ком особенно.

Мы договорились до того, что он спросил, сколько может стоить в Ницце большое помещение, где можно было бы устраивать празднества.

– Знаешь,- сказал он,- если бы я поехал туда на одну зиму, положение бы совсем изменилось.

– Чье положение?

– Птиц небесных,- сказал он, смеясь, как будто чем-то задетый.

– Мое положение? Да, правда. Но Ницца неприятный город… Отчего бы вам не приехать на эту зиму в Рим?

– Мне? Гм!.. Да… гм!

Все равно – первое слово сказано и упало на добрую почву. Я боюсь только влияний. Мне надо приучить к себе этого человека, сделаться ему приятной, необходимой и воздвигнуть для моей тетки Т. стену между ее братом и ее злостью.

Он рад, что я могу говорить обо всем. Перед обедом я говорила о химии с К., отставным гвардейским офицером, огрубевшим от жизни в провинции и от всеобщих насмешек. Это всегдашний посетитель.

Отец сказал, вставая:

– Не правда ли, Паша, она очень ученая?

– Вы смеетесь, папа?

– Нисколько, нисколько, но это очень хорошо, да. Очень хорошо, гм… очень хорошо!

Среда, 23 августа. Я пишу maman почти столько же, сколько в мой дневник. Это будет ей полезнее всех лекарств в мире. Я кажусь вполне довольной, но я еще не довольна, я все рассказала, с точностью, но не уверена в успехе, пока не доведу дела до конца. Во всяком случае, увидим. Бог очень добр.

Паша мне двоюродный брат, сын сестры моего отца. Этот человек меня интересует. Сегодня утром зашел разговор о моем отце, и я сказала что сыновья всегда критикуют поступки отцов, а, став на их место, поступают так же и вызывают такую же критику.

– Это совершенно верно,- сказал Паша,- но мои сыновья не будут критиковать меня, так как я никогда не женюсь.

– Еще не бывало молодых людей, которые не говорили бы этого,- сказала я после минутного молчания.

– Да, но это другое дело.

– Почему же?

– Потому что мне двадцать два года, а я не был влюблен, и ни одна женщина не была мне привлекательна.

– Это вполне естественно. До этих лет и не следует быть влюбленным.

– Как? А все эти мальчики, которые влюблены с четырнадцати лет.

– Все эти влюбленности не имеют никакого отношения к любви.

– Может быть, но я не похож на других, я вспыльчив, горд, т. е. самолюбив, и потом…

– Но все это качества, которые вы называете…

– Хорошие?

– Да, конечно.

Потом, не знаю по какому поводу, он сказал мне, что сошел бы с ума, если бы умерла его мать.

– Да, на год, а потом…

– О, нет, я сошел бы с ума, я это знаю.

– На год… все забывается, когда видишь новые лица..

– Значит, вы отрицаете вечные чувства и добродетель.

– Совершенно.

– Странно, Муся,- сказал он,- как скоро сближаешься, когда нет натянутости. Третьего дня я говорил вам: «Марья Константиновна», вчера – «m-lle Муся», а сегодня…

– Просто Муся, я вам это приказала.

– Мне кажется, что мы всегда были вместе, так вы просты и привлекательны. Не правда ли?

Я заговаривала с крестьянами, которые попадались нам на дороге и в лесу, и, вообразите, я очень недурно говорю по-малороссийски.

Ворскла, протекающая в имении отца, летом так мелка, что ее переходят вброд, но весной это большая река. Мне вздумалось войти с лошадью в воду, я так и сделала, приподняв мою амазонку. Это приятное чувство и прелестное зрелище для других. Вода доходила до колен лошади.

Я согрелась от жары и езды и попробовала мой голос, который понемногу возвращается. Я спела «Lacryimosa» – из заупокойной мессы, как пела в Риме.

Отец ожидал нас под колоннадой – и осматривал нас с удовольствием.

– Что же, обманула я вас, что плохо езжу верхом? Спросите Пашу, как я езжу. Хороша я так?

– Это правда, да, гм!.. очень хорошо, право.

Он разглядывал меня с удовольствием. Я нисколько не жалею, что привезла тридцать платьев; отца можно победить, действуя на его тщеславие.

В эту минуту приехал М. с чемоданом и камердинером. Когда он поклонился мне, я ответила на обычные комплименты, ушла переменить платье, сказав: «Я сейчас вернусь».

Я вернулась в платье из восточного газа со шлейфом длиною в два метра, в шелковом корсаже, открытом спереди, как во времена Людовика XV, и связанном большим белым бантом; юбка, конечно, вся гладкая и шлейф четырехугольный.

М… говорил со мною о туалетах и восхищался моим платьем.

Его считают глупым, но он говорит обо всем – о музыке, об искусстве, о науке. Правда, говорю я, а он только отвечает: «Вы правы, это верно».

Я не говорила о моих занятиях, боясь его испугать. Но за обедом я была к этому вынуждена, я рассказала латинский стих, и у меня завязался с доктором разговор о классической литературе и современных подражаниях.

Все воскликнули, что я удивительное существо, что нет ничего в мире, о чем бы я не могла говорить, нет такого предмета разговора, в котором бы я не чувствовала себя свободно.

Папа делал усилия, достойные героя, чтобы не дать заметить своей гордости. Потом цыпленок с трюфелями вызвал разговор о кулинарном искусстве, и я выказала такие гастрономические познания, что М. еще больше раскрыл глаза и рот.

Потом, переходя к «подделкам», я начала объяснять всю полезность хорошей кухни, доказывая, что хорошая кухня создает хороших людей.

Я поднялась на первый этаж. Гостиные очень большие, особенно бальная зала; туда только вчера поставили фортепиано.

Я начала играть. Бедный К. делал отчаянные жесты, чтобы заставить Поля прекратить его болтовню.