Колдунья - Александр Бушков

Ольга взглянула на темнеющее небо — слева уже появились первые звездочки, целых три, бледными искорками светившиеся в зените. Это облегчало задачу — теперь она могла…

Ольга сделала плавный жест обеими руками — и бесшумно поднялась в воздух. С непривычки дело шло не лучшим образом, словно у начинающего пловца или неопытного всадника, ее кренило в стороны помимо желания, равновесие сохранять было трудно, но все же она более-менее сноровисто поднялась над аллеей, над кустами, вровень с кронами темных деревьев. Было диковато и жутко висеть в воздухе, не ощущая под ногами землю, — но одновременно ее охватил пьянящий восторг Необычайного.

Она медленно поплыла вровень с кронами над тускло сиявшей внизу паутиной — теперь-то она видела, что та и впрямь охватила дом сплошным кольцом. Это, конечно же, нечто вроде ловушки, прикрепленной к колокольчику ниточки — но знать бы, действует она только на земле или еще и бдит за прилегающим воздушным пространством…

Паутина точнехонько внизу, Ольга двигалась уже над ней… В любой момент она была готова кинуться прочь или драться — в конце концов еще не наступила совершеннейшая темнота, еще не ночь, только поздний вечер, так что враги не набрали силы…

Несколько мгновений томительной тревоги. За спиной что-то неодобрительное тихонько ворчит Джафар, не отстающий ни на шаг — если только это выражение применимо к двум созданиям, плывущим в воздухе…

Вот и все, паутина осталась позади. И никакого переполоха, никто не появился, ни люди, ни какие-нибудь другие … Вообще-то это еще ничего не значило, их могли увидеть и ждать, когда добыча сама придет в руки, — но лучше не терзаться, обдумывая бесчисленные возможности и повороты событий…

Ольга стала опускаться, остановилась в тени высокого дерева. Белый домик с колоннами был от нее в сотне саженей — вот теперь достаточно, чтобы туда проникнуть …

Оставаясь на месте, Ольга двинулась вперед — двинулись ее взгляд, зрение и слух. Аллеи, дорожки, крыльцо… В доме светится единственное окно — ага, туда и следует…

Не покидая укромного местечка в тени раскидистого дуба, она одновременно оказалась в комнате. Не стала продвигаться вглубь, задержавшись у подоконника — и так прекрасно видела и слышала все, что происходило в комнате.

Не только на развеселые посиделки с доморощенными актрисами, но и на обычную вечеринку с вином и картами это ничуть не походило. Стол был почти пуст: пара бутылок вина, тарелки с изюмом и печеньем. Шестеро мужчин сидели вокруг стола в напряженных позах, с видом крайней сосредоточенности, мрачные и хмурые. Перед кем-то стоял полный стакан, перед кем-то уже пустой — но все показывало, что не ради выдержанного вина из княжеских подвалов они тут собрались…

— В конце концов, я мог бы напомнить, что вы, господа генералы, в свое время дали не просто честное слово участвовать, а еще и взяли на себя совершенно недвусмысленные обязательства, — сказал фон Бок с кислой физиономией. — Причем, что немаловажно, пошли вы на это без малейшего принуждения. Вам было сделано некое предложение, которое после размышлений было вами принято. То, что это случилось два года назад, не меняет сути дела.

— Это по-вашему так, — сказал князь Вязинский с застывшим лицом. — По мнению моему и Петра Илларионовича, — он кивнул на склонившего голову в знак подтверждения Друбецкого, — это коренным образом меняет дело…

Граф Биллевич, необычайно серьезный и собранный, метнул на него быстрый, цепкий взгляд.

— То есть вы намерены нам сообщить, что участвовать отказываетесь?

— Вы поняли мои слова наилучшим образом, — поклонился князь не без иронии.

— Так дела не делаются, любезный…

В голосе князя почувствовался металл:

— Не знаю, как там у вас, ваше сиятельство, в вашем разлюбезном отечестве, а у нас в России слово «любезный» обычно означает обращение к человеку мелкому, незначительному. Я вас извиняю, учитывая ваше нездешнее происхождение и незнание тонкостей русского быта, но на будущее попросил бы…

Из глаз Биллевича словно молния сверкнула.

— Вы собираетесь учить меня хорошим манерам?

— При необходимости — почему бы и нет? — безмятежно ответил князь.

— А вам не приходило в голову, что ваши намерения могут быть чреваты…

— Казимир, Андрюша! — вмешался камергер. — Что вы, право, как юные корнеты, вбившие себе в голову, что ради подтверждения своего удальства и мужественности следует постоянно нарываться на дуэль… Несерьезно, господа! Мы собрались здесь не ссориться и уж тем более не дуэлировать. Нам предстоит обсудить серьезнейшие дела… Андрюша, Петр Илларионович… — произнес он необычайно задушевно. — Возможно, граф выбрал не лучший тон, но, надеюсь, вы его простите, он был безмерно удивлен тем, что услышал… Я, кстати, тоже. Друзья мои, граф всецело прав в сути: два года назад вы и в самом деле добровольно обязались участвовать в некоем предприятии. То, что по ряду веских и серьезных причин предприятие это пришлось отложить на два года, по моему глубочайшему убеждению, ничего не меняет. Не вышло тогда — нужно пытаться сейчас. Поскольку, как уже прозвучало, вы оба приняли участие добровольно, согласитесь, мы вправе потребовать объяснений… Не так ли? Это от похода во французскую ресторацию или загородной прогулки можно отказаться в последний момент без объяснения причин, а предприятие наше гораздое серьезнее… Итак?

— Извольте, Мишель, — сказал Друбецкой. — Два года — большой срок для таких дел. Взгляды и убеждения могут решительным образом измениться.

— Два года назад мы думали совершенно иначе, — сказал князь. — Два года назад нам и в самом деле представлялось, что отстранение цесаревича Николая Павловича от трона будет наилучшим выходом. Но прошло немало времени… И, озирая то, что государем Николаем Павловичем сделано — а сделано немало, — я пришел к выводу, что сейчас любые действия против императора были бы вредны и пагубны для России. Два года назад ваша программа представлялась спасением — но сейчас я считаю, что свержение государя и претворение в жизнь прошлых планов вызовет лишь хаос, гражданскую войну, всеобщее смятение, неисчислимые бедствия…

— Совершенно согласен, — кивнул Друбецкой. — Теперь, когда государь доказал, что может управлять империей наилучшим образом, ничего, кроме страшного вреда, ваш переворот не вызовет. Поэтому должен категорически заявить, что участвовать мы ни в чем не намерены — и приложим все силы, чтобы удержать от сего пагубного решения всех своих подчиненных, кто в свое время был вовлечен …