Волны Русского океана - Станислав Петрович Федотов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сперанский удивился требованию наивысшей секретности, но ни один мускул на его лице не дрогнул, словно он каждый день давал подобные клятвы.
Михаил Михайлович происхождение имел нижайшее — сын сельского церковного причетника, — однако, благодаря выдающимся способностям к государственной службе и умению нравиться всем, всего за четыре года поднялся от частного секретаря до тайного статского советника и положения второго человека в империи. (Правда, это — до ссылки; все-таки всем понравиться, видимо, невозможно в принципе: те, кому очень захотелось, нашли рычаги, чтобы отодвинуть «выскочку» в тень.) Вернувшись в столицу, после губернаторства в Пензе и генерал-губернаторства в Сибири, он был снова приближен к трону, но, конечно, не так, как прежде. Тем не менее никогда ни на что не жаловался, усердно работал по личным поручениям государя. За многие годы досконально изучил его характер, безошибочно знал все тонкости диалога с самодержцем всероссийским, но сейчас был, попросту говоря, ошарашен.
– Куда вы намерены уйти, Ваше Императорское Величество? — Опытнейший сановник позволил себе нарушить напряженную тишину после весьма продолжительной паузы, деликатно обойдя слова о смерти. Посчитал их фигурой речи: смерть, уход — иногда это равновелико. Спросил, а сам думал, глядя на оплывшую фигуру, на усталое, обрюзгшее лицо: «Нацарствовался… Ликом темен, а волос инеем присыпан. Столько войн, столько событий! А начинал — легкий был, как мотылек, и надежды были такие же легкие. Люди, мол, в России хорошие, а законов нет; чтобы сделать их счастливыми, надо начинать с установления законов. Ах, государь, государь, законов-то много, да все они — вразнобой, а должны помогать друг другу…»
Император, не ответив на прямой вопрос, отошел от окна, отодвинул от стола тяжелый стул с жестким сиденьем и высокой спинкой и сел напротив конфидента. Взглянул на него со странным отчуждением и заговорил. Медленно и тяжело.
– Мы с вами, любезный друг, сделали больше, чем задумывал когда-то мой Негласный комитет. — Александр Павлович поморщился, вспомнив, как всего через три года начал расходиться во взглядах с членами этого комитета — графами Кочубеем и Строгановым, князем Чарторыйским и Новосильцовым. Но воспоминание о добрых делах пересилило, морщины разгладились, и он с внезапным внутренним облегчением продолжил: — Помните, как тогда, в первые годы после моей коронации, все мы мечтали о превращении России в просвещенное европейское государство…
Александр Павлович снова сделал паузу, и Сперанский не преминул ею воспользоваться:
– Это были ваши мысли, государь, ваши мечтания. Число вашего рождения — единица, а она, как вы, должно быть, помните, управляет начинаниями и полна энтузиазма. Человек с этим числом уверен в себе, имеет цель и решимость ее достигнуть, и мы, ваши верноподданные, не единожды убеждались в справедливости определений нумерологии.
– Да… да… — кивнул Александр Павлович. — Я помню… Вот и батюшка ее любил…
Лицо его снова потемнело — память о мартовской ночи 1801 года так или иначе не отпускала императора всю жизнь, отравляя своим ядом все благие начинания, реформы и военные победы. Сперанский — единственный, кто, оказавшись в близком к трону круге, попытался снять с него невыносимый груз вины в смерти отца: Михаил Михайлович убедительно доказал ему, что Павел Петрович пал жертвой заговора англичан, которые испугались союза России и Наполеона. А исполнители — тупые гвардейские офицеры, обученные опытом всего Восемнадцатого столетия, считали себя вправе менять властителей. Павел Петрович сломал золотую цепь дворцовых переворотов, установил закон наследования власти и за одно это не мог не поплатиться. Груз вины у сына облегчился, не исчезнув окончательно, тем не менее благодарный за духовную помощь Александр Павлович с той поры проникся к Сперанскому особым доверием (которое только однажды, и то ненадолго, поколебалось под напором ненавистников «выскочки-нищеброда»), потому-то и пригласил для сверхсекретного разговора именно его, своего наперсника.
Сперанский ждал, государь собирался с духом. В мыслях все было просто — на деле оказалось невыносимо трудно.
Наконец, он заговорил снова. Но опять вроде бы не о главном. Начал с неожиданного вопроса:
– Вы знаете о существовании в России тайного общества, которое намерено свергнуть монархию и установить республику? — Сперанский отрицательно качнул головой и внутренне насторожился: государь не назвал его, как обычно, «любезным другом», и это не могло быть случайностью. Император понял и усмехнулся. — Более того, заговорщики предполагают первым президентом избрать вас, любезный друг…
От неожиданности брови Сперанского взлетели вверх, глаза выкатились из орбит; он схватился за горло, пытался что-то сказать, но лишь сипел; лицо посинело, по щекам потекли слезы.
Александр Павлович не спеша налил в стакан воды из графина, стоящего на столе, подал Михаилу Михайловичу — тот схватил стакан дрожащей рукой, благодарственно кивнул и выпил, расплескивая воду на лацканы сюртука и ордена.
– Ну, ну, — с печальной улыбкой сказал император, — не надо так нервничать…
– Да как же, Ваше Величество… да я бы разве позволил себе! — все еще задыхаясь, воскликнул Сперанский. — Да как они посмели! Это же уму непостижимо!
– Постижимо, Михаил Михайлович, постижимо. Вы у нас уникальный реформатор, первый законник — кому, как не вам, вести народ к свободе… Это они так решили, не я, — поспешил добавить Александр Павлович, заметив, как лицо визави снова стало синеть.
Помолчали. Император барабанил пальцами по столу, смотрел куда-то поверх головы своего верноподданного.
– Ваше Величество, государь, — отдышавшись, заговорил Сперанский, — надо же что-то делать? Этого нельзя допустить! Это же революция, а опыт французов, он же просто вопиет… Реки крови, ужас, мятежи…
– Да, да, — покивал Александр Павлович, — революции ни к чему хорошему не приводят. Реформы — дело другое, и мы в России, благодаря вашим глубоким суждениям, в этом уже убедились.
– Что бы значили мои суждения без вас, государь! — вскричал Сперанский. — Без вашего споспешествования! Да ничего бы не значили — так, досужие помыслы! Настоящий реформатор — это вы, Ваше Величество! Вы изменили все государственное управление, вплоть до того, что дали автономию Сибири и нашим колониям в Америке, и я-то знаю достоверно, как этим двинули их развитие! Вы же видите, Ваше Величество, что на Аляске, по мановению царственной руки, появились новые заводы и рудники, что вся Русская Америка и Гавайи уже не требуют финансовых вложений из бюджета — наоборот, сами пополняют государственную казну, и как пополняют! На деньги американских провинций России мы перевооружаем армию, строим дороги, больницы, новые фабрики… Вы бы видели, какое шоссе уже проложили от Томска до Иркутска! А в самой Русской Америке механики Черепановы запустили завод паровых машин и
