Слуги дьявола - Сергей Владич

Ну, почти всю.

Во всяком случае совпадения встречающихся здесь имен и событий с реальными именами и событиями прошу считать случайными.

Хотя случайного ничего не бывает.

Рим, 2011 год

Последний день октября в Риме выдался солнечным и прохладным. Центральная площадь Ватикана пьяцца ди Сан-Пьетро была залита светом и до краев заполнена разноязыкой толпой. Тысячи людей, образующих настоящее людское море, собрались в этом христианском Колизее не случайно. Как было объявлено в прессе и пронеслось тревожной вестью по всем католическим приходам земного шара, сегодня, 31 октября, ровно в полдень епископ Рима намерен обратиться к человечеству с неким чрезвычайным посланием. Эта новость вызвала небывалый интерес мировых средств массовой информации, однако Ватикан отверг все запросы журналистов, отказавшись сообщить какие-либо дополнительные подробности.

Таинственность, сопровождавшая подготовку к этой церемонии, да и сам факт провозглашения послания «Urbi et Orbi» — «Граду и Миру» — в День Всех Святых, наводили на мысль об исключительности происходящего. В воздухе витало напряженное ожидание, созвучное нетерпеливому гулу толпы. Центральный балкон базилики Святого Петра, перед которым с самого утра выстроился караул швейцарских гвардейцев, был еще пуст. Лишь легкий ветерок неторопливо играл с висящим здесь же алым полотнищем с гербом Ватикана — ключами от Рая и Рима, да лениво перебирал цветными перьями на металлических касках гвардейцев.

В один момент все изменилось. Раздался звон колоколов, часы пробили полдень. Огромные стеклянные двери балкона распахнулись, и к народу вышел сам Папа. С его появлением невидимый оркестр исполнил знаменитый «Hymnus et modus militaris Pontificalis» — государственный гимн Святого престола. Как только музыка стихла и раздались приветственные крики толпы, понтифик поднял правую руку, чтобы поприветствовать верных на площади, перекрестил их и начал говорить:

— «А теперь я пришел возвестить тебе, что будет с народом твоим в последние времена, так как видение относится к отдаленным дням»[1].

После этих слов на площади воцарилась напряженная тишина.

— Дорогие братья и сестры!

O felix Roma — O Roma nobilis!

Сегодня я пришел к вам с посланием, которое наполняет тревогой и болью мое сердце. Ибо как Спаситель наш Иисус Христос принял крестные муки ради спасения всего человечества, так и сегодня ваша мать-Церковь принимает на себя тяжкое, но славное бремя защиты всех своих верных, а равно и заблудших душ Божьих от происков дьявола. Да, возлюбленные мои братья и сестры, истинно говорю вам: ныне сам Антихрист и его присные восстали из тьмы веков и посягают на основы нашей веры, Церкви, идеалы Христа, которые есть Любовь и Смирение. Они угрожают всему светлому, что есть в нашей жизни, самому существованию человечества.

Где же искать нам защиты? Никто из земных царей не властен над силами зла. Лишь на Господа следует уповать нам, ибо все, что случается, — в Его только воле. Вспомните, что написано об учениках Христовых, которые не поверили в чудо воскресения: «И они, оправдываясь, говорили: „Этот век неверия и беззакония сатаны, который через нечистых духов не позволяет, чтобы истинная сила Божия была постигнута. Посему яви нам свою справедливость“». И Христос ответил им: «Мера лет царства сатаны исполнилась. Но грядут страшные свершения и для тех, за кого, грешных, я принял смерть, чтобы они могли вернуться к Истине и не грешить больше, и наследовать Духу и нетленной славе чистоты в небесах».

И вот свершилось! В наших архивах неутомимыми подвижниками — учеными и исследователями — только что обнаружены древние манускрипты, в которых устами самого князя Тьмы предрекаются неисчислимые бедствия, ожидающие человечество уже в самом ближайшем будущем. Там содержатся многочисленные пророчества о грядущих болезнях, войнах и разрушениях. Эти документы столь ужасны, что их невозможно читать без содрогания. Они были переданы нами в Конгрегацию доктрины веры и признаны подлинными. С их страниц клевещет сам сатана.

Потому мы собрались сегодня здесь, в самом сердце матери-Церкви, на земле, освященной муками святого апостола Петра, щедро политой кровью тысяч первохристианских мучеников, чтобы вместе вознести молитву всемилостивому Господу и Спасителю нашему Иисусу Христу и просить Его о защите и покровительстве. Ибо сказано в книге пророка Даниила: «Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его».[2]

Голос каждого из нас, взятый отдельно, слаб, а козни лукавого значительны и хитры. Он изобретателен в том, чтобы отвернуть человека от пути истинного, денно и нощно искушая нашу бренную плоть и смущая бессмертный дух. Но вспомните — князь мира сего не смог совладать со Спасителем, устоявшим во всех искушениях, не сможет он этого сделать и с теми, кто живет по заповедям Божьим, в смирении и кротости, в чистоте и покаянии, кто силен истинной верой в Иисуса Христа. Все вместе, соединив наши сердца и души в общей молитве к Господу и Спасителю нашему под благодатной сенью Святой Римской католической церкви, мы отвергнем любое зло, насылаемое антихристом на род людской! Отныне и до Рождества Христова каждый день, в каждом храме и в каждой часовне вы найдете молящихся отцов Церкви. Молитесь с ними, обратите свои чаяния к Всевышнему, и вместе мы сотворим духовный щит человечества от козней князя Тьмы!

Ибо сказано в Святом Писании: «О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один»[3]. Потому не может ведать лукавый, что ждет славное человечество, а среди прочего — чинить зло тем, кто истинно верует. И если не миновать нам последней битвы, то написано также: «И ниспал огонь с неба от Бога и пожрал их; а диавол, прельщавший их, ввержен в озеро огненное и серное, где зверь и лжепророк, и будут мучиться день и ночь во веки веков»[4]. Так и будет! Я благословляю вас на битву со злом! Да пребудет с вами Всевышний, Его сила и Его милость! Амен.

Богемия, 1209 год

Герман любил, когда наступала ночь. Каждый божий день с тех пор, как к нему пришло осознание собственной судьбы, он с великим нетерпением ожидал захода солнца. Вместе с темнотой в воздухе вокруг монастыря разливалась волнующая благодать, предметы и живые существа волшебным образом преображались, а небо раскрывало свои объятия его жаждущему взору. Уже много лет таинство ночи было острейшим наслаждением для его израненной души.

Лучше всего, конечно, когда по ночам бывало лунно и звездно, но, даже если небо к вечеру и застилали облака, Герман с надеждой всматривался в слегка припудренную серебристой пылью небесную высь, пытаясь разглядеть звездный престол Всевышнего. Для привыкших к темноте глаз бенедиктинского монаха даже того света, который едва пробивался сквозь пелену похожих на заснеженное поле облаков, было вполне достаточно, чтобы увидеть его. Престол был на месте, но обычно он пустовал…

Магия ночных преображений была его союзницей и спасительницей, если не сказать — сообщницей. Если бы Герман был Творцом, то созданный им день состоял бы только из двух частей — предвечерья и ночи. Ибо днем он был всего лишь рано повзрослевшим от своей непосильной ноши горбуном с не очень аккуратно выстриженной тонзурой, красноватыми, вечно воспаленными глазами монастырского писаря — скриптора, одетым в латаную-перелатаную черную сутану и сбитые сандалии. Ночью все было иначе. В мягком лунном свете горб будто покидал его спину, волосы становились густыми и шелковистыми, глаза переставали слезиться, а сутана превращалась в новую и чистую. И тогда Герман расправлял спину и плечи, а жизнь снова казалась ему исполненной смысла, добра и справедливости.

Сегодняшняя ночь была просто замечательной. Стояла поздняя осень, и первый снег уже присыпал долину и лес, что раскинулся вокруг монастыря. Легкий морозец окутал своими объятиями землю, была полная Луна, ни ветерка… Герман с наслаждением втянул ноздрями утреннюю свежесть и выдохнул облачко пара. Потом еще и еще. Так он играл с морозным воздухом и слушал музыку вселенской тишины, забравшись в самое шумное место в монастыре — на колокольню. Впрочем, он был здесь по делу. Герман даже фонарь оставил внизу, на лестнице, чтобы ничто не мешало видеть звезды. Скоро ведь надо будет звонить к пробуждению, ибо бенедиктинский устав делит день монаха на строго определенные части и числит пунктуальность среди главных его добродетелей. Всякое, даже малейшее, отступление от этого правила влечет за собой покарание, а первейшее требование их Учителя предписывает вставать зимой еще до петушиного пения. Сегодня была его очередь определить по звездам, когда же наступит подходящий момент. Эта обязанность была значительно приятнее, чем вскакивать с постели при первом же ударе звонаря. Опять-таки, устав святого Бенедикта гласил, что вставать следует без промедления, в противном случае это считалось проступком, который подлежал рассмотрению на обвинительном капитуле. Не могло быть и речи, чтобы снова уснуть. По утрам приор с фонарем в руках обходил кельи и, если находил нарушителя, просто ставил фонарь в его ногах, после чего будил. Провинившийся должен был взять этот фонарь и, в свою очередь, продолжить обход, чтобы найти другого провинившегося и вручить ему переходящий знак вины, который таким образом превращался в видимое доказательство совершенного проступка. Тот монах, который последним оставался с фонарем в руках, подлежал публичному осуждению и наказанию.