Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте - Осип Черный

Четырнадцатого декабря Либкнехт направил один за другим шесть запросов.

В первом требовал объяснений, почему Бетман-Гольвег не сообщил рейхстагу четвертого августа прямо, что Германия попрала бельгийский нейтралитет.

Во втором спрашивал, готово ли правительство предъявить народу документы, связанные с предысторией австрийского ультиматума и нарушения бельгийского нейтралитета; согласно ли оно на создание комиссии, которая выявила бы истинных виновников возникновения войны.

В третьем осведомлялся, известно ли правительству, что немецкий народ требует широкой гласности взамен тайной дипломатии.

В четвертом настаивал, чтобы немецкие власти уточнили свое отношение к попыткам посредничества нейтральных стран.

В пятом добивался, чтобы пущенное в обиход понятие «новой ориентации во внутренней политике» было уточнено.

Наконец, в шестом выяснял, известно ли властям, в какое тяжелое положение поставлен народ из-за войны, хищничества капиталистов и несостоятельности самоа власти.

На заседании одиннадцатого января он сделал два запроса.

Знает ли канцлер, каким страданиям подвергают армянское население турки, воюющие в союзе с Германией?

Речь шла о зверской резне, которую турецкие власти учинили над армянами.

В то же время он требовал, чтобы рейхстагу были представлены все материалы о положении жителей тех земель, которые захватила во время войны Германия.

Председатель рейхстага подкладывал в свою папку эти запросы, надеясь, что они будут в ней похоронены. А Либкнехт посылал их и посылал. Он включил их позже в свою книгу. Она называлась «Классовая борьба против войны».

Книга эта вышла нелегально в 1916 году, на втором году мировой войны.

Но перед ним стояла задача еще более важная — объединить революционные силы страны; воспользоваться тем, что он в Берлине, и созвать всех деятелей немецкого подполья, рассеянных по стране и остававшихся еще на свободе.

Где было собраться? На квартире у Либкнехтов но годилось — за нею продолжали следить. Квартира Франца Меринга тоже не подходила. Остановились на том, чтобы, встречая будто бы Новый год, собраться в адвокатской конторе на Шоссештрассе.

За полтора года войны она пришла в запустение. Прежде братья тщательно следили за ее внутренним видом. Теодору было не до того теперь. И все же оказаться после долгих мытарств вновь в этом милом сердцу помещении было приятно.

Уборщицу отпустили. Соня сама вместе с приятельницей пришла утром убрать комнаты. Накануне раздобыли кое-какую еду. Дело было, конечно, не в угощении, да и берлинцам приходилось затягивать пояса все туже. Под видом новогодней встречи можно было обсудить назревшие коренные вопросы подполья.

Роза Люксембург сумела переправить из тюрьмы свои тезисы. В них был определен характер мировой войны, устанавливалось, какое влияние она оказала на пролетариат и на официальную социал-демократию. II Интернационал объявлялся «взорванным», доказавшим полную свою неспособность и банкротство. Неизменной задачей пролетариата, и в мирное время и в периоды войн, провозглашалась борьба за социалистические идеалы. Сейчас основным лозунгом было «война войне». Важнейшая же задача состояла в том, чтобы сплотить пролетариат всех стран, сделав его главной силой в политической жизни мира.

Либкнехт много думал над тезисами и с основными формулировками Розы согласился. Было ясно, что сплочение левых сил совершенно необходимо.

Даже в самой франции социал-демократов прорвалось наружу недовольство политикой большинства. Тринадцатого декабря, когда вопрос о кредитах встал в рейхстаге в пятый раз, сорок четыре депутата на заседания фракции объявили, что будут голосовать против. С большим трудом шейдемановцам удалось часть из них уломать. Но двадцать человек остались верны своему решению — они проголосовали против военных кредитов. Такого еще не бывало.

Словом, все толкало левых к созданию самостоятельной независимой группы.

…Либкнехт расхаживал из комнаты в комнату, поджидая гостей. Тарелки, блюда, рюмки, взятые из хозяйства брата, были расставлены в строгом порядке. Вокруг стола, составленного из трех рабочих столов, хлопотала Соня.

Послышался первый звонок.

— Не ходи, Сонюшка, — сказал Карл. — Я открою.

— Нет, лучше я.

Со светской улыбкой Соня ввела в комнату женщину лет сорока с лишним, одетую скромно, но не без изящества, с подвитыми волосами.

— Кете? Какая вы сегодня нарядная! — сказал Либкнехт.

— Ну как же, праздник. — Она сощурила глаза и немного поджала губы. — О-о, тут все предусмотрено…

— Располагайтесь удобнее. Остальные, я думаю, но заставят себя ждать.

Кете Дункер относилась к той группе левых, которые с первых дней войны восстали против политики соглашательства. Вместе с Кларой Цеткин она участвовала в социалистической конференции в Берне. Она же приняла участие в создании журнала «Интернационал».

Один за другим приходили другие: Георг Шуман, Иоганн Книф, Берта Тальгеймер… Каждого человека Либкнехт мысленно относил к городу, который он представлял: Лейпциг, Штутгарт, Бремен, Брауншвейг…

Несомненно, движение расширилось, налицо сильная группа убежденных противников войны и капитализма, группа подлинных социалистов. И всего полнее представлен, конечно, Берлин.

Последним пришел Франц Меринг. Оглядев всех, он заметил вполголоса:

— Двух женщин не хватает, очень нам не хватает сегодня… Но будем считать, что они с нами.

— Тем более, что тезисы Розы явятся основным материалом, — добавил Либкнехт.

— Ты все-таки очень бледен, Карл, — сказал Меринг.

— А ты хотел бы, чтобы они излечили меня от всего? За такое короткое время? Я писал Кларе: хорошо бы я выглядел, если бы отправился долечиваться на курорт! Славную пищу дал бы противникам: Либкнехт, проводящий свои дни на курорте!

— Но врачи другого мнения.

— Врачи, Франц, живут вне политики, не как мы с тобой.

С первых минут Либкнехт оказался в центре внимания: его расспрашивали о настроениях в армии, вспоминали его отлично составленные листовки, говорили, сколько неприятностей он причиняет рейхстагу и его председателю.

— Выходит, так: вы их или они вас, — заметила Берта Тальгеймер, участница циммервальдской встречи.

— Тут сомнения не может быть, — решительно заявил бременец Иоганн Книф: — Конечно, Либкнехт их.

Соня незаметно исчезла. Минут за двадцать до ухода она увела его в коридор и печально сказала:

— Новый год врозь… Боже, как грустно!

Нелепость расставания вдруг дошла до него. Но он щепетильно подумал о правилах конспирации и нерешительно произнес: