Позади Москва - Сергей Анисимов

Филипп, на разговоры с которым доктор Ляхин потратил три часа сегодня и в общей сложности часов 10–12 за последние дни, был очень стойким, уверенным в себе человеком. Если бы не то, что он сделал и что готовился сделать, если бы его взяли в плен раненным на поле боя, его можно было даже уважать. Но вот так… Развитое ассоциативное мышление, логические цепочки, привычные для терапевта, специализирующегося на синдромальной диагностике, — все-таки не зря кто-то из начальства сунул в это дело его, врача. И хороший английский язык. Бессмысленный разговор с лежащим в полуотключке на своей койке раненым врагом, почти монолог, через много часов после своего начала дал «попадание», которое Николай ухватил за хвост и начал вытягивать, как тащат червя ришту из хирургической раны. Ему приходилось делать так почти сотни раз, и он в принципе знал, как вести себя с больными, когда чувствуешь, что «вот оно».

Фил был помешан на двух вещах: на советских/российских наградах и на советском/российском метрополитене. Причем первое только на первый взгляд звучало понятно. На самом деле имелось в виду вовсе не то, что он мечтал о награждениях за героические подвиги, скажем, будущим коллаборационистским правительством. На это ему было наплевать, но он буквально с фанатизмом, десятками минут подряд, будто прорвав какие-то барьеры, говорил о старых и новых советских и российских наградах. Орденах таких и других, медалях, выдаваемых за то и за се. Судя по всему, он знал эту область блестяще, причем в таких деталях, о которых Николай совершенно не имел понятия. Сколько имело место случаев, когда человека награждали не тремя орденами Славы, а четырьмя, включая по два 2-й или 3-й степени. Когда и по какой причине центральный медальон на ордене Ленина перестали делать из платины и так далее. Найдя благодарного слушателя, лишь изредка вставляющего свои приходящиеся очень к делу вопросы или комментарии, и находясь в полуоглушении от лихорадки и лекарств, он говорил и говорил. Прописанное потом Ляхиным в отчете предположение о меркантильной, денежной причине его сдвига было, наверное — и даже скорее всего — ошибочным. Фил хотел советские ордена не для продажи, хотя они стоили десятки тысяч долларов по одним каталогам, а иногда даже и сотни — по другим. Он хотел их для себя, себе. И поэтому среди многочисленных таблиц с цифрами и индексами в его ноутбуке — «я финансовый аналитик, подайте мне авто к подъезду гостиницы, я еду на совещание» — были несколько особенных таблиц. Вложенных как страницы в xls-файлы с настоящими финансовыми данными о европейских и североамериканских корпорациях и фирмах. Содержащие вводные вроде «орден Красного Знамени, номера „3“ и „4“ на щитках на аверсе знака», «орден Ушакова 2-й степени» и «медаль „За отвагу“, третий вариант чеканки, с ушком малого диаметра». И не цены, привязанные к этим вводным, а адреса и имена. По-английски «ушко» было не ear и даже не eye, как, например, игольное ушко. И не auricle, как «ушко предсердия». А suspension ring. Хорошо, что он это знал.

К участию в операции, непосредственно предшествующей или совпадающей с моментом начала вторжения в Россию, Фил готовился полтора года. Ездил, осваивал местность, осваивал легенду, прорабатывал свою задачу дома и «на месте», в одиночку и в составе группы. О своей задаче — убийстве нескольких конкретных старших офицеров, специалистов по хранению и обслуживанию ЯБЧ[14] — он упомянул довольно равнодушно. На подготовительном этапе Фил все делал правильно, все зачеты сдал и был допущен к фактическому забросу, но задачу не выполнил, даже не приступил к ее выполнению. Потому что обе его страсти оказались сильнее его; в этом он был не виноват. Все свободное время и даже часть рабочего времени за недели жизни в России, оплаченной в конечном итоге налогоплательщиками собственной страны, он проводил, наслаждаясь, предвкушая, готовясь. Проводил или в метро, или над старыми каталогами, над электронными базами данных. Вытащенными из недр Интернета или купленными на станциях того же петербургского метро за довольно небольшие деньги. Содержащие полные сведения об именах, датах рождения и смерти, адресах прописки и фактических адресах проживания всех нас. Анализ этих таблиц был интереснейшим занятием, поглощавшим все его вечера без остатка в течение месяцев. Но в итоге у Фила оказался на руках чудесный список адресов людей, награжденных в свое время редкими наградами Страны Советов или новой Российской Федерации, либо их наследников, даже переехавших по 1–2 раза на другие адреса, считая с момента награждения их отцов или дедушек. Можно было предполагать, что часть адресов все равно окажется «пустой», и это Николай с Филом сочувственно обсудил, но все равно, по крайней мере часть вводных выстраданной им таблицы должна была «сыграть». Он заслужил это. Он хотел эти награды себе. Интересно, что даже самые настоящие медали Олимпийских игр либо любые другие награды Фила не интересовали. Николай упомянул знаменитейший знак «Летчик-космонавт СССР», иметь копию которого было мечтой всех мальчишек его поколения, — тому было наплевать.

Второй неожиданной страстью Фила стал метрополитен. Мы все с детства привыкли слышать о том, какой он у нас чудесный. Нас не удивляют пораженные лица иностранных туристов в подземных вестибюлях многих старых станций в Москве и Петербурге. Разглядывающих стены, потолки, скульптуру и мозаики: рабочих, летчиков, реющие красные знамена, Ленина на фоне толпы, Пушкина на фоне опадающих листьев. Это действительно впечатляет, и такого действительно нет больше нигде в мире. Особые, похожие на парки или музеи станции метро есть в других городах: в Париже, в Стокгольме. Но вот такого больше нет нигде. И на этом профессиональный разведчик Фил свихнулся.

Поняв, что это интересно собеседнику не как аргумент на каком-то будущем суде или для чего-то иного, а для себя, на самом деле уже растормозившийся Фил говорил о метро почти взахлеб. Он не так много знал о станциях и линиях, как о советских и русских орденах. Более того, большинство новых станций его не трогали. Но все это, вместе взятое, реально «снесло ему крышу», если говорить простыми словами. Мечтательно глядя в потолок, не видя лица Николая, он с большим удовольствием, пробивающимся даже сквозь боль, рассказывал — снова о расчетах. О формулах, которые он использовал в приложении к конкретной математической задаче. Скорость движения эскалаторов — она же не имеет никакого значения сама по себе, эскалаторы перемещаются не по горизонтали. У них есть разные режимы движения, люди на эскалаторах могут стоять в один ряд или в два, неравномерно, потому что поезда прибывают на подземную станцию раз в несколько минут. В конце концов, на подъем могут быть включено сразу несколько эскалаторов. Скорострельность пистолетов выбранной им модели. Время на перезарядку. Когда Фил рассказывал, сколько раз представлял себе это: он стоит на выходе с эскалатора метро, и на него один за другим выезжают снизу люди… Его ладони сжимались и разжимались, будто он до сих пор жал на оба спуска. Он убил 15 человек. О расстрелах троллейбусов и автобусов он ничего не знал: он был сам по себе.

Николай отчетливо понимал, что это сумасшедший. Таких даже не сажают в тюрьмы, их как-то лечат, а потом иногда выпускают обратно на улицы. Но хуже понятного ощущения ужаса от контакта с «чужим», с носителем ненормального разума, было ощущение гадливости по отношению к самому себе. Причем у него совершенно не было причин стыдиться того, что он провел среди всего этого столько часов со всеми своими участливыми замечаниями. У него была задача, и он ее весьма полно выполнил, разве что не быстро. Но было поразительно, до остроты стыдно самой «концепции произошедшего». Если бы месяц назад он прочел описание всей этой истории на каком-нибудь интернет-сайте, услышал бы ее отголоски на радио, а затем увидел бы на ТВ, было бы совершенно ясно, что это фальшивка, провокация ФСБ. Такого не бывает. Нет, понятно, что есть увлеченные коллекционеры, что есть психи, что есть вооруженные психи, что есть вооруженные психи среди граждан США. Но вот все это вместе, вся картина вооруженного психа — бойца какого-то из подразделений американской военной разведки, явившегося в питерское метро и начавшего расстреливать людей… На фоне охоты на ветеранские ордена и медали… Все это отчетливо попахивало не просто шизой, но оставляло неистребимый привкус провокации. Он не мог об этом не думать.

— Ну, лучше тебе?

Майор разглядывал его, уперев руки в бока и раскачиваясь на пятках.

— Нормально.

— Сильно, я гляжу, на тебя это подействовало.

Отрицать было глупо: он действительно расклеился.

Чертов разговор с чертовым психом сам по себе был большой проблемой, но хуже всего были сомнения. Сложно было представить, как можно организовать такую провокацию — если это провокация. Но выглядело произошедшее очень и очень грязно. А он в этом участвует.