Чапаев - В. Дайнес

Поражала еще в характере у него одна удивительная такая черточка: он по–детски верил слухам, всяким верил — и серьезным и пустым, чистейшему вздору.Верил тому, что в Самаре, положим, на паек выдают по десять фунтов махорки, а вот на фронте и осьмушки нет.Верил, что в штабе фронта или армии идет день и ночь сплошное и поголовнейшее пьянство, что там одни спецы–белогвардейцы и что они ежесекундно нас предают врагу.Верил тому, что снаряды, обувь, хлеб, винтовки, пополненье, — что бы там ни было, — все это опаздывает по злой воле отдельных лиц, а не из‑за общей нехватки, расстройства транспорта, порчи мостов, положим, и т.д. и т.п.».

Далее Фурманов отмечает:

ее бойцов, ее командиров; меньше знал и почти вовсе не интересовался политическим ее составом. Он превосходно знал ту местность, где развертывались боевые операции, — знал ее то по памяти, от юности, то от жителей, по расспросам, то изучал ее по карте со знающими людьми. А память у него свежая, цепкая — так все и заклещит, не выпустит, пока не надо. Знает он жителей, особо — крестьянскую ширину; городом интересовался меньше; знает — что тут за мужик, чего можно ждать от него, на что можно надеяться, в чем опасность прогадать. Все, что надо, знал про хлеб, про обувь, про одежду, сахар, патроны, снаряды, махорку — про все знал: ни с каким его вопросом не застанешь врасплох.Зато вот по вопросам другого порядка — по политическим, и особенно тем, что идут за пределами дивизии, — по этим вопросам не понимал, не знал ничего и знать не хотел. Больше того, многому вовсе не верил.

Международность рабочего движения, например, он считал сплошным вымыслом, не верил и не представлял, что оно может существовать в такой организованной форме. Когда ему указывали на факты, на газетные сведения, он только лукаво ухмылялся:

— А газеты‑то — сами же пишем… Чтобы веселее было воевать, вот и выдумали.

—Да нет, тут же лица, города, числа, цифры. Тут неопровержимые факты.

— А што они, цифры, — цифру я и сам выдумать могу… Первое время он упорно этому верил, обратного и слушать

не хотел, только ухмылялся. Потом, после частых и длительных бесед с Клычковым, и на это он изменил свой взгляд, как изменил его на многое другое.Дальше, он считал, например, всю возню с анархистами ненужной и глупой затеей.

— Анархисту надо волю дать, он тебе вреда не принесет никакого, — говаривал Чапаев.

Программы коммунистов не знал нисколечко, а в партии числился вот уже целый год, — не читал ее, не учил ее, не разбирался мало–мальски серьезно ни в одном вопросе.

Наконец, припоминается отношение его к»штабам» — так он называл все органы, откуда получал приказы, директивы, а равно людей, патроны, одежду, — все, что полагается. Ему до конца в этом вопросе удавалось привить очень мало: Чапаев был глубочайше убежден, что в»штабах»засели почти исключительно одни царские генералы, что они»продают налево и направо», а»народ»под руководством таких вот вождей, как сам он, Чапаев, не дается на удочку и, поступая поперек штабных приказов, обычно не проигрывает, а выигрывает. Недоверие к центру было у него органическое, ненависть к офицерству была смертельная, и редко–редко где был приткнут по дивизии один–другой захудалый офицерик из»низших чинов». Впрочем, были и такие из офицеров (очень мало), которые зарекомендовали себя непосредственно в боях. Он их помнил, ценил, но… всегда остерегался.

Не чтил и интеллигенцию. Тут ему не нравилось главным образом разглагольствование о делах и отсутствие видимого, живого дела, до которого он сам был такой охотник и мастер. Тех же из интеллигенции, которые умели дело делать, считал редчайшим исключением. Из этого отношения его к офицерству и к интеллигенции вполне естественно вытекало у Чапая стремление всюду поставить своих людей: во–первых, потому, что они — люди не слов, а дела и надежны; во–вторых, с ними ему легче, и, наконец, как говорил он многократно, — «учить надо крестьянина и рабочего теперь же, а учить можно только на деле… Я ему приказываю быть начальником штаба — отказывается, дурак, а сам того не знает, что для него же делаю. Прикажу, поставлю, почихает неделю, а там, смотришь, и заработает, хорошо заработает, никакому офицеру так не сработать!».

Эта линия — выдвигать повсюду своих — была у него центральная. Поэтому и весь аппарат у него был такой гибкий и послушный: везде стояли и командовали только преданные, свои, больше того — высоко чтившие его командиры…»

В. И. Чапаев не был «оригинален» в своих отношениях с бывшими офицерами. Этим недостатком грешили многие командиры, вышедшие из среды рабочих и крестьян. Против нападок на бывших офицеров и генералов резко выступил председатель РВСР Л. Д. Троцкий, поддержанный Центральным Комитетом партии большевиков. 30 декабря 1918 г. он подписал документ под названием «Необходимое заявление»:

«Огульные, нередко несправедливые нападки на военных специалистов из бывших кадровых офицеров, работающих ныне в Красной Армии, создают в некоторой части командного состава настроение неопределенности и растерянности. С другой стороны, бывшие офицеры, сидящие в тылу на штатских должностях, опасаются переходить в Красную Армию в виду недоверия к ним, которое искусственно подогревается неуравновешенными элементами в советских рядах. Ясно, насколько вредно такие явления отражаются на интересах действующей армии.

Считаю ввиду этого необходимым заявить: огульная враждебность к бывшим кадровым офицерам чужда как Советской Власти, так и лучшим частям, действующим на фронте. Каждый офицер, который хочет оборонять страну от насилия чужеземного империализма и его красновских и дутовских агентов, является желанным работником. Каждый офицер, который может и хочет содействовать внутреннему устроению армии и тем обеспечить достижение ее целей с наименьшей тратой рабочей и крестьянской крови, является желанным сотрудником Советской Власти, имеет право на уважение и найдет его в рядах Красной Армии.

Советская власть жестоко расправляется с мятежниками и будет карать предателей и впредь, но в своей политике она руководствуется интересами трудового народа и революционной целесообразностью, а не слепым чувством мести.

Советской власти совершенно ясно, что многие тысячи и десятки тысяч офицеров, вышедших из школы старого режима, получивших определенное буржуазно–монархическое воспитание, не могли сразу освоиться с новым режимом, понять его и научиться его уважать. Но за эти 13 месяцев Советской Власти для многих и многих из бывших офицеров стало ясно, что Советский режим есть не случайность, а закономерно выросший строй, опирающийся на волю трудовых миллионов. Для многих и многих из бывших офицеров стало ясно, что никакой другой режим не способен сейчас обеспечить свободу и независимость русского народа от иноземного насилия.Те из офицеров, которые, руководясь этим новым сознанием, честно идут в наши ряды, встретят полное забвение тех преступлений против народа, в которых они участвовали, толкаемые своим старым прошлым и революционно–политической неразвитостью.

На Украине, в рядах Краснова, в Сибири, в рядах англофранцузских империалистов на Севере — есть не мало бывших русских офицеров, которые теперь готовы были бы вернуться с повинной в Советскую Республику, если бы не боялись беспощадной расправы за свои прошлые деяния. По отношению к ним, к этим кающимся отщепенцам, остается в силе то, что сказано выше обо всей политике Рабоче–Крестьянского правительства: оно руководствуется в своих действиях революционной целесообразностью, но не слепой местью и откроет двери каждому честному гражданину, который захочет работать в общих Советских рядах»[149].

Позиция Троцкого в отношении использования бывших офицеров и генералов полностью оправдала себя. Это позволило с их помощью создать не только боеспособную армию, но и одержать в последующем верх над противниками большевиков.Командующий 4–й армией М. В. Фрунзе высоко оценил успех, достигнутый бойцами Александрово–Гайской группы. В своем приказе от 13 марта он отмечал: «Именем Советской Республики выражаю горячую признательность всем своим боевым товарищам за геройскую службу в защиту прав трудящихся и, призывая их на новые подвиги для окончательного разгрома врага, уже взятого в тиски».

В романе Фурманова и в донесениях Чапаева все выглядело гладко, как говорится, без сучка и задоринки. Да, победа осталась за Александрово–Гайской группой войск. Но дальнейших ход событий показал, что не была еще спаянным организмом, способным эффективно выполнять поставленные задачи. 11 марта Фрунзе направил в Реввоенсовет Восточного фронта телеграмму весьма тревожного содержания: