Так было - Константин Лагунов

Бойко тикали ходики на стене, еле слышно потрескивал фитиль в лампе. В раскрытую форточку с улицы долетали голоса. А Варя вместе с толстовской Дашей умоляла упрямого Телегина бежать, спасаясь от спешивших в дом белогвардейцев. Варины глаза были полны слез, губы дрожали…

Вдруг она опустила книгу. Повела взглядом по сторонам, что-то припоминая. Вспомнила. Отбросила книгу в сторону, слезла с дивана — и бегом в кухню, к русской печи. Сунула в нее две кринки с молоком, плотно прикрыла заслонку. Постояла, подумала — не забыла ли еще что сделать. Вернулась в комнату и снова принялась за чтение.

Пришел сын. Пока он раздевался, Варя из-за книги наблюдала за мальчиком, как всегда радуясь его сходству с отцом: такой же поджарый и плечистый. Те же волосы цвета воронова крыла и глаза отцовские — черные, блестящие.

— Пап приходил? — спросил он от порога.

— Приходил. Поел и ушел.

— В райком?

— Угу.

— Почему меня не позвала? Я же просил.

— У него и без тебя голова кругом.

— Тогда не обещала бы. Я и сам бы дождался.

— Ладно рассуждать. Иди ужинай и ложись.

Юра, обиженно сопя, прошел в кухню.

Укладываясь спать, он подозвал мать.

— Что тебе? — склонилась она над его изголовьем.

— Разбуди меня утром раньше папы. Мне надо с ним поговорить. Обязательно.

— Ладно.

— Только честно.

Скоро сын затих: уснул. А Варя долго еще сидела за книгой. Наконец сон и ее сморил.

Василий Иванович пришел в третьем часу ночи. Не зажигая огня, разделся и лег. Варя обняла мужа, положила голову на его жесткое плечо и сразу уснула. А он лежал не шевелясь, смотрел в темноту и думал. Размеренное, глубокое дыхание жены почему-то раздражало, мешая сосредоточиться. Мысли получались рваные и путаные, без конца и начала. Напрягаясь изо всех сил, он старался распутать их, смотать в ровный клубок.

Если бы все происшедшее вчера было простой случайностью, минутной вспышкой страсти или опьянения… Нет, вчерашнее событие не вызывало в душе ни раскаяния, ни сожаления. Вместо этого перед его взором поплыли, казалось, давно позабытые картины…

Во время каждой встречи с Настасьей Федоровной он непременно открывал в ней что-то новое, хорошее и красивое, дивясь, что прежде не замечал этого. А с каким удовольствием наблюдал он ее во время работы. Ее гибкие сильные руки не боялись никакого труда. Легко и плавно, будто играючи, они косили, жали, управляли трактором и комбайном. Она делала все спокойно, размеренно, споро. Как-то довелось ему побывать с ней на покосе. Выбрав большую литовку, Настасья Федоровна ловко скользнула бруском по жалу косы и, встав в ряды косарей, медленно двинулась по росистой зелени. В ее величавой фигуре не чувствовалось и малейшего напряжения. Поднимая косовище, смуглые, обнаженные до плеч руки взлетали вверх и тут же стремительно падали вниз. Через несколько секунд они снова взмывали и снова падали. Как два крыла. И там, где она проходила, оставался в траве широкий прокос.

А время шло. Налетела война. Замелькали дни и события. Теперь Рыбаков редко встречал Настасью Федоровну: ее колхоз был на хорошем счету, и Василий Иванович не часто наведывался туда. Но, как и прежде, каждая встреча с ней, видимо, оставляла в душе незримую, глубокую зарубку.

Раз зимним серым днем Рыбаков проезжал мимо скотного двора колхоза «Коммунизм». Над бревенчатым забором торчали визжащие девичьи головы. Заподозрив недоброе, Василий Иванович остановил лошадь, соскочил и вбежал в ворота.

Посреди обширного двора, перед толстой березой, разъяренный бык рыл копытами землю. Из бычьих ноздрей текла кровавая слизь и хлопьями падала на землю. Могучее тело быка сотрясала нервная дрожь. Вот он глухо взревел, попятившись, и остервенело бросился на дерево. Там с палкой в руках стояла Ускова. Когда морда взбесившегося быка оказалась в полуметре от березы, Настасья Федоровна с силой ударила его по носу. Бык угрожающе рыкнул, но отступил, а через секунду с еще большим остервенением ринулся на Ускову.

— Бугай сбесился, — сыпала скороговоркой пожилая доярка. — Сорвался с привязи, подмял скотницу. Все разбеглись. Настасья Федоровна схватила палку да на него. Теперь он, окаянный, прижал ее и не отпущает.

— Дай-ка кол покрепче, — попросил Рыбаков…

Когда быка загнали на место, бледная Ускова подошла к Рыбакову, протянула руку.

— Спасибо, Василий Иванович. Выручил. А эти, — она сердито глянула на доярок, — хоть бы додумались за мужиком сбегать. Позалезали на заборы и любуются, как я воюю с этим чертом…

Потом неожиданно вспомнился рассказанный кем-то случай. Приехал Тепляков в колхоз «Коммунизм» и ну Ускову обхаживать. Она хоть бы что, вроде и не замечает. Тепляков не выдержал и якобы ляпнул ей:

— Ты баба бедовая. Полюбила бы меня — не пожалела…

Она смерила его презрительным взглядом:

— Не по себе дерево рубишь, товарищ Тепляков. — И ушла.

Рыбаков не дознавался, был ли такой случай на самом деле, но в том, что этот дым не без огня, он не сомневался. С некоторых пор Тепляков стал стороной объезжать колхоз «Коммунизм» и под всякими предлогами отговариваться от командировок туда…

Вдруг Василий Иванович увидел ее лицо с широко раскрытыми карими глазами. «Да только из жалости мне ничего не надо, — явственно зазвучал ее голос. — Думала, люба тебе. Я ведь все еще считаю себя красивой».

У Рыбакова даже дыхание перехватило. Вон как все перевернулось. Исподволь, незаметно копилось, и вдруг… «Только не ко времени это. Не ко времени. До того ль теперь! Война. Да и что народ скажет? Кто станет разбираться — по любви ли это или просто блуд. А Юрка? Что я скажу ему, как посмотрю в родные глаза? Этот маленький человечек — самый близкий и дорогой на свете. Он — мое продолжение, мой след на земле. Надломится — всю жизнь будет ныть и кровоточить этот душевный надлом. И Варя… Лучшие годы прожиты вместе. Все когда-то было пополам. Плохо, что было, а не есть. Но ведь было же. Не вернешь ей прожитые годы, молодость и все, все… Неоплатный долг. Ох, Настя, Настя. Видишь, как все оборачивается?»

Он сцепил зубы и медленно протащил сквозь них шершавые слова:

— Ничего. Пересилю… Перемогу…

От этих слов вроде бы полегчало на душе. Он закрыл глаза, расслабил мышцы.

Кто-то осторожно, но настойчиво стучал в окно. Василий Иванович с трудом оторвал от подушки тяжелую голову, прислушался. «Кого несет в такую рань? Только задремал». Нехотя слез с постели, подошел к окну. Увидел незнакомое лицо с рыжей бородой. Василий Иванович распахнул створки.

— Что тебе? — спросил сердито.