Журавленок и молнии - Владислав Крапивин

– И ничего не говорила… – с упреком сказал он.

– Я не знала, что это всерьез. Они и раньше про переезд разговаривали… Мама и папа… Поговорят и раздумают. А сейчас оказалось, что на самом деле… Потому что куда же дальше-то? На областную выставку ничего у папы не взяли, про "Летний день" сказали, что хорошо, но по теме, мол, не подходит. О персональной выставке теперь и не говорят… Это все после того случая с телепередачей.

– Неужели все еще помнят?

– А ты думал… На нем сейчас такое пятно. О приеме в Союз художников лучше и не заикаться. И мастерской нет…

Значит, та зимняя молния оставила свой след. А Журке-то казалось, что она ударила лишь по краешку и не принесла Иринке и ее родителям большого вреда. Потому что всегда, когда он приходил к Брандуковым, Игорь Дмитриевич был веселый и полный художнического азарта. Он делал какие-то интересные заказы для Дворца пионеров, говорил, что в августе собирается в Калининград к рыбакам, и главное – он заканчивал картину "Золушка из пятого "А".

Над этой картиной Игорь Дмитриевич работал в мастерской одного из приятелей. Дома он только делал эскизы с Иринки, Журки и Горьки. Но "мучил" он ребят недолго. И Журка просто обалдел от неожиданности, когда в начале апреля Игорь Дмитриевич повел их троих в мастерскую и показал почти готовую картину.

Дело было даже не в том, что все сразу узнали себя. Дело в том, что картина была – как рассказ про них. Про их настроение, про их характеры. И про мысли…

На картине были Золушка, принц и шут перед началом спектакля. Они за кулисами ожидали своего выхода. Иринка в платье из мешковины сидела на фанерном ящике и, как ручного голубя, держала у груди сверкающую туфельку. На Иринкином лице дрожали цветные отсветы. Журка, одетый принцем, стоял сбоку и что-то говорил ей (может быть, просил не волноваться, хотя сам заметно нервничал). Но Иринка его, видимо, не слышала: чуть улыбаясь, она совсем ушла в свою сказку…

А Горька в своем желто-черном клетчатом костюме стоял чуть в стороне, у занавеса. Он слегка раздвинул складки, и со сцены пробился в красноватый сумрак горячий луч. Лицо Горьки было совсем непохоже на лицо шута. Это было лицо разведчика, у которого одна задача: проверить, нет ли опасности для друзей. Нет ли в зале среди зрителей насупленных и недобрых людей? Кажется, не было. Напряжение еще не совсем сошло с Горькиного лица, но он уже обернулся к Иринке и Журке, чтобы сказать: "Нормально, ребята. Не волнуйтесь". Но почему-то ничего не сказал…

"Золушка из пятого "А" была написана не так, как "Летний день", а более резкими и крупными мазками, более нервно, что ли. Она отличалась от "Летнего дня", как отличается, например, сдержанное, но энергичное вступление к испанскому танцу от негромкой, спокойной песенки. Журка не мог решить, какая картина ему нравится больше. Он понимал, что нравиться одинаково они не могут: очень уж разные. Но понять, какая из них лучше, он был не в силах. Обе были замечательные.

Втайне (не всерьез, а просто так) Журка даже мечтал, что однажды Игорь Дмитриевич скажет: "Что, Журавленыш, говорят, у тебя в июне день рождения? Какую картину мы выберем для подарка?" Он бы, не думая, ответил: "Ой, что вы… Правда? Хоть какую!"

Но, конечно, этого не случится. Какой же художник станет дарить мальчишке, даже хорошо знакомому, любимые картины? Да и не надо! Плохо другое: теперь на дне рождения не будет Иринки. И в другие дни тоже не будет. И некуда станет спешить вечером. И не с кем водить Максимку в кукольный театр. Не с кем спорить о космических пришельцах. Не с кем серьезно, не боясь насмешек, говорить про машину для защиты от молний. И… многое-многое будет еще не с кем.

Конечно, Журка не останется одиноким, но с Иринкой словно уйдет целая часть жизни. Очень хорошая, радостная и счастливая часть.

Почему же так? Опять злая молния. Или след прежней, ударившей в январе?

…Апрельский день был теплый, и на солнечном асфальте лежали синие скрюченные тени обрезанных тополей. Интересно, зачем нужно уродовать деревья? Уже и в газетах не раз ругали этот обычай, но каждую весну сумрачные небритые дядьки срезают ножовками с едва оформившихся крон сучья и отросшие за год ветки. Оставляют скорченные обрубки. И длинный ряд молодых тополей делается похожим на унылую колонну стриженых подростков, которых недавно Журка видел в телеспектакле про колонию для малолетних преступников. Он смотрел этот спектакль с беспокойством и тоскливым воспоминанием о Капрале. Значит, и Капрал ходит сейчас, так же заложив за спину руки и нагнув голую голову с торчащими ушами? Какой бы он ни был, Капрал, а Журке его жаль. И будто в чем-то Журка виноват перед ним… Может, если бы он в тот вечер пошел с Капралом, все было бы по-другому? Может, Капралу осточертели его друзья и он искал других? Может, ему нужен был Журка… А Журка тогда в своей боли, ярости и обиде не мог думать ни о чем. Разве что о собственной беде. Кто виноват?..

…Да, но при чем сейчас Капрал, при чем тополя, при чем все другие посторонние мысли, если Иринка уезжает?

– А почему во Владимир? – спросил Журка, будто этот вопрос мог что-то изменить.

– Это папина родина. Папа там учился, у него там друзей много, они давно зовут, с обменом квартир взялись помочь… А еще Витя там недалеко служит. После армии тоже хочет во Владимире остаться, в институт поступать… – Иринка слабо улыбнулась. – Мама говорит, у него там, наверно, девушка есть. Он нас тоже туда зовет…

Журка впервые подумал об Иринкином брате с неприязнью: "У него девушка, вот он и тащит всю семью…" Но это было от досады. Конечно, не из-за Виктора они едут. Едут потому, что так надо. И никто здесь ничего не сделает – ни Иринка, ни Журка. Можно, конечно, спорить и сопротивляться. Может быть, можно даже слезами и мольбами добиться, чтобы не уезжали. Но тогда как дальше жить Игорю Дмитриевичу?

Журка медленно шел, стараясь не наступать на синие тени. И привыкал к печальной мысли, что скоро Иринка будет далеко-далеко. Но вдруг в нем все опять заспорило с этой мыслью, и он с отчаянной надеждой посмотрел на Иринку:

– А может, все-таки опять передумают?

– Ну, может быть… – сказала она, как говорят взрослые, которые знают настоящую правду, но не хотят раньше срока огорчать маленького.

Журка понял это и сник. А Иринка шепотом попросила:

– Давай об этом пока не говорить.

– Давай, – послушно сказал он.

И они, правда, больше не говорили про отъезд. Лишь дома у Иринки Вера Вячеславовна обняла однажды Журку за плечи и сказала:

– Что поделаешь, Журавушка… А ты приезжай к нам на каникулы! С мамой и папой мы договоримся…

Журка спрятал глаза и торопливо кивнул. Он все же не верил до конца, что Иринка уедет.

Не верил, хотя роль Золушки на всякий случай начала репетировать вместе с Иринкой Лида Синявина. Ну и пусть репетирует. Вон Горька, например, от нечего делать иногда выступает на репетиции в роли принца вместо Журки. И получается у него даже очень хорошо, хотя Вероника Григорьевна говорит, что он "видит образ совсем в другом ключе".

Дни шли, об отъезде пока никто больше не заговаривал, надежда делалась прочнее, а весеннее солнце и театральные заботы заглушали тревогу. А первомайский праздник был совсем близко.

Молния

Премьера состоялась второго мая.

За несколько часов до спектакля Журка начал отчаянно волноваться. Попросту говоря, трусить. Даже в горле сам по себе переглатывался какой-то скользкий комок.

Тогда Журка отыскал и тайком надел под майку старенький пионерский галстук – тот, в котором когда-то испытывал свою смелость на кладбище. Может, и правда, была в галстуке волшебная сила, а может, была она в самом Журке, и галстук просто помог ей победить боязливую дрожь. В общем, волноваться Журка не перестал, но уже не трусил.

И, говорят, на сцене держался молодцом, играл свою роль хорошо. Мама сказала, что просто замечательно. И Лидия Сергеевна так сказала. Журка пригласил ее на спектакль вместе с Максимкой и Валерием Михайловичем. Валерию Михайловичу спектакль тоже понравился, и он очень жалел, что не взял с собой фотоаппарат.

– А вы приходите шестого числа, – сказал Журка. – Будет еще представление, для соседних школ…

После спектакля Вера Вячеславовна позвала всех "артистов" и Веронику Григорьевну пить чай и есть праздничный пирог. Вероника Григорьевна отказалась: ей надо было со своими Витькой и Борисом ехать к родственникам. Зато артисты охотно пошли – шумной, растянувшейся по улице толпой. Дома у Иринки они съели весь пирог, печенье и конфеты, выпили несколько чайников и без конца вспоминали, как и что было во время спектакля…

Короче говоря, это был хороший, веселый вечер. Но сквозь веселье к Журке подкрадывалась печаль: он замечал, что кое-где на стенах нет знакомых картин, а с некоторых полок убраны книги и лежат по углам, увязанные в пачки. Но спросить у Иринки про день отъезда он не решался. Зачем портить себе и другим настроение?