Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Согласно «Посланию многословному…», с сомнением в божественности Христа был связан и призыв не почитать Богоматери, ибо она «несть честна, но яко же и вси жены, тако же и она. Честна, егда име Христа в утробе, а повнегда родити ей Христа, не имеет святости»[512].
В целом состояние наших источников по истории «ереси Феодосия Косого» таково, что квалификация его учения как разновидности иудаизантизма не исключена. Но главное все-таки не в этом, а в двух других обстоятельствах. Во-первых, в полемике с Феодосием и феодосианами «иудаизантская тема» звучала вполне отчетливо, отражая тем самым присутствие соответствующих вопросов в русской религиозной мысли середины XVI в. Во-вторых, появление иудаизантских мотивов внешне не подготовлено ни долгими, ни глубокими, ни драматическими религиозно-интеллектуальными исканиями, какие почти непременно сопровождали рождение иудаизантизма в опыте европейской радикальной Реформации и религиозной мысли вообще.
«Лаодикийское послание» и проблема прямого влияния иудаизма на идеологию «жидовствующих»
«Лаодикийское послание» (далее – ЛП) – текст, который больше, чем какой-либо другой источник, так или иначе связанный с «ересью жидовствующих», подталкивает исследователей к постановке вопроса об отношении к иудаизму в среде новгородско-московских диссидентов конца XV в.
Воспроизведем текст по публикации, подготовленной Я.С. Лурье для «Памятников литературы Древней Руси»[513]:
«Душа самовластна, заграда ей вѣра
Вѣра – наказание, ставится пророкомъ.
Пророкъ – старѣйшина, исправляется чюдотворением.
Чюдотворения даръ мудростию усилѣетъ.
Мудрости – сила, фарисѣйство – жительство.
Пророкъ ему наука, наука преблаженая.
Сею приходимъ въ страх Божий.
Страх Божий – начало добродѣтели.
Симъ вооружается душа […][514]
ЛП сохранилось в большом количестве списков (выявлено более 40), и лишь один из них датируется рубежом XVI и XVII вв., в то время как «остальные списки не старше конца XVI века»[515]. Большое количество списков ЛП, относящихся к концу XVI–XVII в. – очень релевантный и одновременно удивительный факт, если учесть, что фарисейство упомянуто в ЛП с положительной стороны, в некоторых выражениях можно заподозрить отклонение от церковной нормы, а остальные обороты звучали по меньшей мере непривычно для слуха московских «начетников»[516].
Списки могут быть разбиты на два типа («пасхальный» и «грамматический»), но состоят почти всегда из трех частей. Во-первых, это собственно сам ритмически организованный текст ЛП (при том, что каждая новая строка начинается со слова, которым кончается предшествующая, или с заменяющего его местоимения «сей»). Во-вторых, это таблица, которую обычно понимают как руководство по грамматике, объясняющее функции отдельных букв славянского алфавита (так называемое «Толкование на литорею»). В-третьих, это закодированная словесными обозначениями цифр подпись Федора Курицына.
В 1968 г. Ф. Кэмпфер выдвинул идею, что собственно послание составляют только название, стихи и подпись, в то время как грамматическая таблица появляется лишь в позднейших списках и прямого отношения к тексту Курицына не имеет[517]. Уже в 1969 г. Я.С. Лурье опубликовал статью, целиком посвященную доказательству того, что ЛП – это единый памятник (и начальные стихи, и грамматическая таблица, и зашифрованная подпись Федора Курицына) вопреки гипотезе Ф. Кэмпфера. Для этого Я.С. Лурье заново проанализировал всю рукописную традицию ЛП и показал, что уже в ранних рукописях помещено оглавление, которое указывает, что памятник переписывался именно в таком широком объеме[518]. Он демонстрирует, что памятник постоянно связывается с именем Курицына и что те варианты, где нет таблицы и зашифрованной подписи, не могут быть самыми ранними (в частности, одна и та же мелкая ошибка повторяется в расшифровке подписи Курицына и в комментариях к таблице, это ясно доказывает, что они связаны друг с другом). Я.С. Лурье приводит и другие аргументы в пользу нераздельности трех частей памятника и авторства Курицына и приходит к выводу, что такой трехсоставный объем ЛП сложился рано и именно в этом объеме его нужно изучать[519].
Д. Хэйни поддержал мнение Я.С. Лурье и А.И. Клибанова, что содержание ЛП можно понять только в связи с «Толкованием на литорею», автором которого, вероятно, был также Курицын, и «Толкование…» в действительности было частью ЛП[520].
Вопрос о том, насколько ЛП может считаться памятником, отразившим влияние иудаизма и иудаизантизма на московский круг диссидентов конца XV в., практически не исследовался до 1950-1960-х годов. Однако в связи с общим взглядом на «ересь жидовствующих» принималось, что и этот текст был откликом на иудейское влияние[521]. Я.С. Лурье, подготовивший научно-критическое издание ЛП в 1955 г.[522], обошел данный вопрос молчанием, как и в книге 1960 г., хотя несколько ее страниц специально посвящены вопросу об идейном содержании ЛП[523]. Что же касается влияния иудаизма на движение в целом (и на его генезис в особенности), то в опубликованных работах он настаивал, что как такового иудейского влияния не было, не входя в споры по конкретным вопросам герменевтики соответствующих текстов[524]. Позднее Я.С. Лурье вступил в дискуссию по этому вопросу с Ш. Эттингером, считая построения последнего тенденциозными.
А.И. Клибанов в 1950-е годы опубликовал серию работ о ЛП и памятниках, которые перекликаются с ним по своей проблематике[525], и обобщил эти исследования в книге, вышедшей, как и книга Лурье, в 1960 г.[526] Вопрос о возможных иудейских влияниях на «новгородско-московскую ересь» был оставлен в стороне и Клибановым. И Лурье, и Клибанов писали об идеологии иудаизантов как о варианте реформационно-гуманистической программы[527]. Книги Я.С. Лурье и А.И. Клибанова породили большую серию публикаций западных исследователей, посвященных, в том числе, ЛП.
В статье, опубликованной в 1966 г. и специально посвященной ЛП, Д. Фрайданк напомнил, что уже Ягич указал на возможные связи ЛП со схолиями к греческой грамматике Дионисия Тракса (Dionisios
