Че Гевара, который хотел перемен - Збигнев Войцеховский

Конечно же, тем, кто вышвырнул за дверь предыдущего руководителя фабрики и запретил поставки клея из Соединенных Штатов, был не кто иной, как сам Че Гевара.

Русские говорят «нет!»

К концу 1964 года министр промышленности настолько «развалил» инфраструктуру и экономику Кубы и довел до нищеты рабочий класс, что вскоре русские и сами начали хвататься за голову. Они финансировали бардак, и это удовольствие становилось все более дорогостоящим. Никакие геополитические соображения не могли оправдать таких затрат. «И это – слаборазвитая страна?!» – вопрошал Анастас Микоян во время своего визита на Кубу в 1960 году. Советский Союз откровенно искал повод разграбить еще одну достаточно развитую страну, как уже случилось с государствами Восточной Европы после Второй мировой войны.

Только в этом случае попытка мародерства не сошла Советам с рук. Как раз наоборот. Кастро не был ровней «простакам» Ульбрихту и Гомулке. Французский социоэкономист Рене Дюмон оказывал Кастро всяческую поддержку в то время, когда экономическая ситуация на Кубе начала выходить из-под контроля. «Кубинская революция добилась больших результатов за свои первые три года, чем китайская – за десять», – утверждал Дюмон. Однако у Гевары была аллергия на критику любого рода, даже если она высказывалась из лучших побуждений.

В 1964 году правительство Советского Союза намекнуло Кастро, что Че пора «уходить». А Кастро отлично знал, кто был той «рукой, которая его кормила». Он никогда особо и не любил Гевару. В данной ситуации Кастро больше не нуждался в своем Робеспьере.

Отсюда и начинают расти ноги у мифа, созданного сочинителями «жития» Гевары, о его постепенном «идеологическом расхождении с СССР». Пылающее чистым революционным огнем сердце Че, гласит миф, никак не могло смириться с коррумпированной системой советской номенклатуры. На самом же деле конфликт был исключительно практический.

Советский Союз просто-напросто отказался финансировать очередные безумные фантазии Гевары. Когда Че наконец осознал сложившуюся ситуацию, он понял, что его дни в качестве фаворита Кастро были сочтены.

Тогда Че Гевара решил отомстить. Так, в декабре 1964 года, сразу после визита в ООН, Че посетил своего товарища Ахмеда Бен Бела в Алжире. Там он произнес получившую широкий резонанс речь о том, что СССР «является соучастником в империалистической эксплуатации».

Многим в тот день показалось, что Че прочил себя на роль Троцкого своего поколения. А для самого Че это была лишь еще одна роль, которую нужно было сыграть. Когда Гевара вернулся в Гавану, кубинские газеты и словом не обмолвились ни о его речи, ни вообще о его поездке. Более того, он был приглашен на встречу с Фиделем и Раулем Кастро. Рауль как раз вернулся из Союза, где речь Че, произнесенная в Алжире, наделала много шума. При появлении Гевары Фидель и Рауль Кастро во всеуслышание назвали его недисциплинированным, неблагодарным глупцом.

«Фидель! – растерянно отозвался Че. – Пожалуйста, относись ко мне с уважением! Я не Камило!» Супруга Че Гевары, Алейда, была вынуждена вмешаться в спор с восклицанием: «Не могу поверить, что все это действительно происходит между давними, проверенными временем компаньерос!»

Обескураженный Че вернулся домой, где нашел перерезанными провода своего телефона. Это стало началом его домашнего ареста. Именно во время домашнего ареста Че сочинил свое известное «прощальное письмо Фиделю», в котором он унижался самым неприкрытым образом.

«Я глубоко уважаю твои наставления и личный пример… единственная моя вина заключается в том, что я не смог еще в Сьерре разглядеть в тебе качества лидера и революционера. Я выйду на новые поля сражений с верой, которую ты в меня вселил…» – и прочее в том же раболепном духе.

С момента возвращения из Алжира и до отъезда в Конго на публике Че появлялся всегда в компании приставленных к нему охранников из службы государственной безопасности. Его кубинские приключения подошли к концу.

С чем работал Че Гевара

Отчет ЮНЕСКО за 1957 год сообщал, что одной из особенностей социальной структуры Кубы является многочисленный средний класс. На Кубе процент рабочих, состоявших в профсоюзе, был большим, чем в США (пропорционально численности населения). В 1957 году средний заработок за восьмичасовой рабочий день на Кубе был выше, чем в Бельгии, Дании, Франции, Германии. На оплату труда кубинских рабочих приходилось 66,6 процента валового национального дохода. В США эта цифра составляла 68 процентов, в Швейцарии – 64 процента. 44 процента кубинцев находились под защитой социального законодательства, на то время эти показатели были выше, чем в США.

Куба фактически перешла на 8-часовой рабочий день в 1933 году (хотя официальный закон был принят четырьмя годами позже) – на 5 лет раньше, чем этим вопросом занялась команда Рузвельта. За сорокачасовую рабочую неделю полагалась оплата, как за сорокавосьмичасовую, также полагался месяц оплачиваемого отпуска. А «образцовые» социальные демократии Западной Европы смогли достичь этого лишь тридцать лет спустя. Многие кубинцы имели право на девятидневный оплачиваемый отпуск по болезни, на оплаченное работодателем обязательное страхование от безработицы, а также – получите, Максин Уотерс, Медея Бенджамин и другие прокастровские феминистки! – на три месяца оплачиваемого декретного отпуска. И это было в 1930-е годы.

Действовавшее до Кастро трудовое законодательство вызывало недовольство у завсегдатаев Гаванского яхт-клуба. «Проще выгнать жену, чем работника!» – жаловались они. (Однажды этот яхт-клуб случайно отказал в членстве самому президенту Кубы Батисте, который был мулатом). В 1950 году средняя зарплата на фермах «полуфеодальной» – как выразилась газета «Нью-Йорк таймс» в 1959 году – Кубы была выше, чем во Франции, Бельгии, Дании, ФРГ. По данным базирующейся в Женеве Международной организации труда, средний дневной заработок сельскохозяйственных рабочих на Кубе 1958 года составлял 3 доллара США. Средний дневной заработок во Франции в то время был 2,73 доллара; в Бельгии – 2,70 доллара; в Дании – 2,74 доллара; в ФРГ – 2,73 доллара; в Соединенных Штатах – 4,06 доллара.

Под термином «полуфеодальный» газета «Нью-Йорк таймс» также подразумевала монополизацию кубинской деревни небольшим числом землевладельцев-миллионеров, на чьих огромных владениях в поте лица трудились легионы безземельных крестьян. Джон Ли Андерсон также упоминает «класс богатых землевладельцев Кубы, обрекающий рабочих на жизнь в постоянной нищете».