Квадраты шахматного города. Научно-фантастический роман - Джон Браннер

— Но граждане иностранного происхождения тоже должны иметь здесь свои права, — возразил я. — Они покинули родину, чтобы отдать свои силы созданию Сьюдад-де-Вадоса, и, естественно, не хотят спокойно наблюдать, как рушатся плоды их труда. Руис в своем выступлении достаточно ясно дал понять, что этот процесс связан исключительно с проблемами данного города. К тому же не будь здесь иностранцев, не было бы на этом месте никакого города.

— Руис, — Мендоса не скрывал отвращения. — Я открою вам, что скрывается за этим пошлым, наглым лицом.

— Фелипе, — предостерегающе тронула его за руку Мария Посадор.

Мендоса не обратил на это внимания.

— Вот вам факт для размышлений. Наш президент был уже однажды женат. Как верующий католик он не мог рассчитывать на получение развода, когда жена стала ему в тягость. Однажды она занемогла. Ее лечил доктор Руис. Не прошло и недели, как она умерла. Это не помешало Вадосу назначить того же Руиса министром здравоохранения и гигиены.

— Вы хотите сказать, что Руис виновник ее смерти?

— Фелипе, ты не должен так легко говорить о подобных вещах, — поспешила вмешаться сеньора Посадор.

— Вы совершенно правы! — поддержал я ее. — Нельзя на страницах прессы с легкостью разбрасываться обвинениями «этот — продажен», «тот — убийца», не приводя никаких доказательств.

— Доказательства имеются, — возразила сеньора Посадор.

Ее задумчивые глаза остановились на моем лице.

— Доказательств предостаточно, и можно гарантировать, что в случае падения режима Вадоса «доброго» доктора Руиса ожидает расстрел… Если он, конечно, не успеет спастись бегством.

— Так какого же дьявола вы до сих пор их не используете?

— Дело в том, — спокойно заметила сеньора Посадор, — что пока Вадос находится у власти, всякий, кто выступит против Руиса, неизбежно выступит и против самого Вадоса, а следовательно, приведет страну к катастрофе. Мы реально мыслим, Хаклют. Что изменится, если еще один убийца до поры до времени будет свободно разгуливать по улицам? Попытка же наказать его сейчас может повлечь за собой гражданскую войну. Здесь вокруг столько людей, которые взяли на свою совесть нечто более страшное, чем убийство. — Пойдем, Фелипе… — обернулась она к писателю. — До свидания, сеньор!

Она взяла Мендосу под руку, и они направились к выходу.

Я почувствовал горький привкус во рту.

15

В отеле меня ожидал мрачный полицейский. Он назвался Карлосом Гусманом и предъявил свое удостоверение.

— Речь идет об угрозе в ваш адрес, — заявил он на сносном английском и ограничился этим утверждением.

— Продолжайте, — сказал я.

— Якобы некий Хосе Дальбан… — добавил он и снова замолчал.

— Послушайте, — не выдержал я. — Говорить — так говорить, иначе мы не кончим.

Он огляделся вокруг. В холле было немноголюдно.

— Что ж, хорошо, сеньор, — шумно вздохнул он. — Я думал, вам больше по душе, чтобы наш разговор не привлекал внимания… Но как вам будет угодно. Мы не можем начать следствие на основании ваших ничем не подтвержденных косвенных улик.

— Иного я и не ожидал, — резко ответил я.

Он выглядел недовольным.

— Мы не сомневаемся в истинности ваших слов, сеньор. Но сеньор Дальбан — слишком известный и уважаемый человек…

— Особенно полицией! — Мне вспомнилось замечание Эижерса, и я решил сделать пробный ход. — Уважаемый настолько, что вы закрываете глаза на все его махинации?

Гусман покраснел.

— Ваши слова несправедливы, — приглушенно ответил он. — Сеньор Дальбан занимается экспортно-импортными операциями и…

— Сбытом запрещенных товаров, контрабандой.

Я был почти уверен, что главным источником доходов Дальбана является марихуана или нечто в этом роде, поэтому ответ Гусмана меня удивил.

— Сеньор, — сказал он, укоризненно покачав головой. — Ваша честь — католик?

Я пожал плечами и ответил, что нет. Гусман вздохнул.

— А я верующий, таких, как я, обычно называют ярыми приверженцами католической церкви. И все же я не стал бы осуждать сеньора Дальбана за то, чем он занимается… Я выходец из многодетной семьи, и в детстве мы очень часто голодали.

Я понял, что промахнулся.

— Что же это за темный бизнес? — осторожно спросил я.

Гусман снова посмотрел по сторонам.

— Сеньор, в католической стране это считается бесчестным делом, но…

Я невольно рассмеялся, вспомнив внушительный вид и деланные манеры Дальбана.

— Не иначе, Дальбан занят продажей противозачаточных средств?

Гусман спокойно ждал, пока мое лицо снова станет серьезным.

— Они ведь не запрещены, сеньор, — решил успокоить он меня. — Они… скажем так, непопулярны в определенных влиятельных кругах. Но мы, по крайней мере многие из нас, находим, что он оказывает людям хорошую услугу.

— Что ж, прекрасно. Согласен. Но он все же был у меня и заверил, что если я не уберусь по собственной воле, то меня заставят сделать это силой.

Гусман сидел с несчастным видом.

— Сеньор, мы готовы предоставить вам личную охрану, если хотите… Полицейского, который день и ночь будет находиться возле вас. У нас есть крепкие ребята, хорошо подготовленные. Нужно только ваше согласие, и мы вам выделим любого из них.

Какое-то время я колебался. Вероятно, я и согласился бы, если бы не вспомнил полицейского, который отобрал деньги у нищего паренька.

— Нет, — ответил я. — Из рядов вашей полиции мне охрана не нужна. И даже скажу вам почему.

Он с невозмутимым видом выслушал меня; Когда я замолчал, он едва заметно кивнул.

— Я знаю об этом случае, сеньор. Того молодчика на следующий день уволили со службы. Он вернулся в Пуэрто-Хоакин, может, ему удастся устроиться докером. Он единственный кормилец в семье. Отец погиб во время пожара. Но и нищий, которого он хотел ограбить, возможно, тоже был единственным кормильцем в своей семье.

Он поднялся.

— Я доложу шефу. Приятного вечера, сеньор Хаклют.

Я ничего не ответил. У меня было ощущение, будто я ступил на какую-то твердь, а оказался по шею в воде и в любой момент меня может подхватить и унести течением.

На следующий день дело Сигейраса практически почти не продвинулось. Браун обрабатывал доктора Руиса с невероятной настойчивостью, а тот сопротивлялся с равным упорством. Настроение Брауна явно ухудшалось, хотя допрос он вел со свойственной ему напористостью и остроумием. Руис становился все более резким. Когда судья объявил, что следующее заседание переносится на понедельник, зал вздохнул с облегчением.