Заповедник "Неандерталь". Снабженец (СИ) - Старицкий Дмитрий

- Я же говорил, что вы лучше других тут подходите на роль ассистента хирурга. Даже анестезию изобразили. Кстати, а почему вы, вместе со старыми бинтами, шприц в костре сожгли?

- Он одноразовый, - ответил я. – Кипячению не подлежит. Деформируется.

- Ассистент коновала, - засмеялся Юшко, искоса глядя на меня, не отрывая рук от баранки.

На что я строго спросил его.

- Вань, а инструмент ты морячкам просто так сбросил?

- Вот ещё, - возмущённо ответил Юшко. – Мне их боцман расписку написал за всё материальное снабжение. Всё в ажуре, командир.

Тарабрин собрался моментально и дал мне на свидание с женой только четверть часа. Он страстно желал увидеть этого, как выразился ««стихийного проводника»». Так что на всё про всё с переходами через девятнадцатый век ушло у нас меньше двух часов.

Живот у Василисы уже, как говориться, на нос полез. Слезливая стала, ужас. Но у нас форс-мажор и пробой ««темпоральной ткани»», как выразился Иван Степанович. Не до бабьего гормонального шторма.

Сначала мы опросили раненых в импровизированном госпитале у Мертваго в ««колхозе»», потом поехали на Казантип. На ««форде»». Там опрашивали тех матросов, кто остался в лагере, ибо половине краснофлотцев был приказан политруком банно-прачечный день, и они ушли мыться и стираться на Азов.

Откровенно говоря, нас удивил порядок, который царил в этом временном полевом лагере, наведенный за столь короткое время. Даже встречал нас часовой с винтовкой на плече, под грибком из рогоза, до боли знакомым выкриком: ««Дежурный на линию!»».

Палатки были выровнены по верёвочке. В каждой палатке устроен деревянный пол из досок. Чистый, что характерно. Шесть кроватей на помещение. Самодельные этажерки и ружейная пирамида. Винтовки в пирамиде почищенные.

Дорожки песком отсыпаны. Туалет типа сортир на два очка на уставном расстоянии от палаток. Даже курилка построена, хотя как я уже знал, курить мореманам было нечего.

Именно в этой курилке мы и опрашивали моряков по одному, попутно угощая курильщиков папиросами. Для стимуляции. В конце опроса выдавали курякам пачку дореволюционных папирос фабрики Серебрякова, что по пути прихватили заимообразно у Юшко.

Картина вырисовывалась следующая, если оставить только непротиворечивые сведения. Моряки эти обеспечивали дунайский десант, что в первые же дни войны вклинился в Румынию, наступал и занял даже там какие-то города. Но к сентябрю их отозвали, так как они оказывались в отрыве от основных сил Красной армии, и эвакуировали в Одессу. А Дунайскую флотилию переводили на Днепр.

Наши матросики были с двух подбитых румынской артиллерией кораблей, когда шли эвакуировать десант. При этом бронекатер затонул, а морской охотник выбросился на мель у безымянного острова в дунайской дельте.

С бронекатера спасся только один мичман, который и оказался ««стихийным проводником»», у которого способности проявились сами собой. От стресса в той безвыходной ситуации обстрела румынской артиллерией этого островка, на котором они спаслись от пучины вод. В овражке мичман открыл ««окно»» в степь под Одессу. Но неудачно – прямо в центр расположения какой-то румынской части. И они там приняли бой. Безнадёжный бой, потому как винтовки были не у всех. А патроны только те, что в подсумках. И те быстро кончились.

Мичман снова открыл ««окно»», выпихнул всех их в него, но сам на отходе был разорван ««окном»» напополам. Одна половина упала здесь, вторая осталась там, под Одессой в 1941 году.

Похоронили, что осталось от мичмана и пошли на восток. Шли три дня. Голодные. Патронов не было. Последнюю гранату они истратили практически у нас на виду.

Продолжили беседу в узком кругу – я с Тарабриным и политрук с боцманом морского охотника, которого он завал уважительно Никанорычем. По званию боцман был мичманом сверхсрочной службы. Сам политрук был помощником комиссара флотилии по комсомолу, приданный экипажу морского охотника только на эту операцию.

Так что мы пока и не поняли кто тут над кем главный. По воинскому званию вроде старший политрук. Но это формально. А по авторитету у экипажа – мичман, если посмотреть, как он смог так быстро навести в лагере свой боцманский порядок.

- Вот и весь наш анабазис, - закончил политрук повествование, которое мы уже слушали два десятка раз. – Что теперь делать, просто не представляю. Нас, наверное, уже в дезертиры записали.

- Скорее - в ««без вести пропавшие»», - поправил его я.

- Этот ваш мичман, который вам ««окна»» открывал, он убивал, кого из врагов? – заинтересовался Тарабрин.

- Да, - не стал скрывать политрук, - Человек пять или шесть румын он заземлил. Я сам это видел. Потом и у него патроны в нагане закончились.

- Всё ясно, - пробормотал Тарабрин.

- Что вам ясно? – не понял политрук.

Тарабрин пояснил.

- Ваш ««проводник»», впервые столкнувших с явлением ««темпоральных окон»», не зная о подстерегающих на этом пути опасностях. Первый раз он открыл ««окно»» в своём же ««осевом времени»», чего делать никак нельзя. И вам повезло с переходом, но не повезло с местом перехода, так как ««проводник»» ваш открывал его вслепую. Потом людей убивал. Недюжинных способностей был человек, если смог еще одно ««окно»» после такого открыть. На ваше счастье – в прошлое. Так только его одного и порубило нестабильным ««окном»». Вам ему памятник надо ставить за то, что все остальные живы.

- Не все живы,- уточнил Митрофанов. - Шестерых румыны убили в перестрелке. Мичмана с бронекатера разорвало на наших глазах. Да трое раненых. Всего по списку осталось двадцать пять живых при одном политработнике, одном мичмане и двух старшинах. И еще кок с морского охотника – старший краснофлотец. На руках двенадцать самозарядных винтовок и два пистолета. Патронов нет. Нам нужно добраться до ближайших органов советской власти, чтобы нас поставили на довольствие.

- А вот с этим мы вам помочь можем только с большими ограничениями, - сказал Тарабрин, вставая. – Либо на пять лет позже от вашего перехода, либо на пять лет раньше. Выбирайте. По-другому никак.

- Я в тридцать восьмой не пойду, - сказал молчащий всю беседу мичман, жестко глядя на политрука. – Мне хватило и одного. Когда война закончится?

- В мае сорок пятого, – ответил я. – Нашей победой.

- Значит, в сорок шестой. И как мы там кому докажем, где мы ныкались всю войну от фронта. В какой шхере? А ведь спросят. Строго спросят.

Мичман попытался прикурить папиросу от своих высушенных спичек, но у него ничего не получилось. Пришлось дать ему прикурить от зажигалки.

- Ты, Никанорыч, не перегибай, - строго одернул его политрук. – Партия сама все перегибы ежовщины осудила. Тебя же выпустили, и даже восстановили в рядах. Мичмана вон в сороковом присвоили.

Встал он вслед за Тарабриным и спросил.

- Может, попробуем на добровольцах?

- При условии, что именно вы будете первым добровольцем, - сказал я, в свою очередь, прикуривая. И констатировал. – Вы точно не ученый.

- Причём тут ученые? – огрызнулся политрук.

- Притом, что ученые всё сначала на мышках пробуют, а большевики сразу на живых людях норовят, - пояснил я свою мысль.

- Но вы же сами нас на довольствие поставили, - сбился политрук снова на желудочные мысли.

- Нет, – возразил я. - Мы оказали посильную гуманитарную помощь людям, терпящим бедствие. А так, по жизни, у нас здесь коммунизм. Кто не работает, тот не ест. Знакомая фраза? Указать автора?

- Не нужно. Сам знаю. – Политрук запыхтел ноздрями, собираясь с мыслями.

- Что делать требуется? – мичман Никанорыч чутьем флотского ««сундука»» задал самый главный в этой ситуации вопрос.

- Крестьяне из вас, наверняка, аховые, - сделал вывод Тарабрин. – Тем более никакое хозяйство без бабы не потянуть. А баб у нас избытка нет. Лошадников, да собачников среди вас также не наблюдается, не казаки. Совсем не казаки. Лесорубов у нас и своих в избытке. Вот всей нашей общине, а это два десятка станиц на том берегу, соль нужна. За добычу соли мы бы вас на довольствие поставили с нашим удовольствием.