Рудольф Нуреев. Я умру полубогом! - Елена Обоймина

Но роман проходил на глазах не только у публики: коллеги звездной пары замечали, как Фонтейн старается не выпускать Рудольфа из виду, как она наводит порядок и чистоту в его гримерке. Привязанность к молодому партнеру изменила ее саму к лучшему, повлияла на ее танец.

«Партнерство с Руди возродило ее, — признавала балерина Надя Нерина. — Впервые она танцевала поистине женственно, все ее движения приобрели чувственную силу. В ней раскрылась женская душа. Без сомнения, она была в него влюблена, и это придало ее танцу теплоту и мягкость».

Ролан Пети писал в своей книге: «По тому, как они обменивались взглядами, и по их исполненному почтительности отношению друг к другу можно заключить, что третьим актером на сцене, подобно Духу Святому, между ними двумя была Любовь»[36].

Конечно, так и было. Но Рудольф оставался самим собой и в отношениях с главной женщиной в его жизни, какой, несомненно, стала Марго Фонтейн. Коллеги вспоминали, что на репетиции он мог обходиться с ней не самым лучшим образом — грубить и даже демонстративно подчеркивать свое превосходство (вполне, на наш взгляд, очевидное, если говорить о технике классического танца).

— Ах, так вы великая балерина? — насмешливо вопрошал Рудольф. — Придется показать мне, на что вы способны!

И тем не менее уже упомянутый нами балетный критик Джон Персивал сказал о Фонтейн и Нурееве: «Партнерство, подобное этому, мы никогда не видели раньше и не увидим вновь… Уникальные и сверкающие таланты, каждый самостоятельно превосходен и очень отличен от другого, соединились вместе, чтобы создать еще более великое».

Надо признать: они умели не только работать, но и веселиться. Да как! Дело время от времени заканчивалось пребыванием в полицейском участке. Однажды Рудольфу пришло в голову станцевать в Торонто на проезжей части.

— Вы не можете меня арестовать! — заявил он полицейскому. — Я — Рудольф Нуреев.

— Неужели? А я — Фред Астер. Садись, черт возьми, в машину! — ответил страж порядка.

Звезду балета целый час продержали в полицейском участке…

Это происшествие настолько обросло слухами и досужими вымыслами, что и ныне российские литераторы способны пересказывать его в таком духе:

«А в Торонто (также в дни гастролей) Нуреев на глазах у Марго Фонтейн дал пинка полисмену; за это ему надели наручники, и танцовщик в таком виде был доставлен в комиссариат, откуда был вскоре отпущен, так как пинок не попал по назначению…» (О. Куницкая. «Мечта, воплощенная в судьбе»).

Будучи на гастролях с Королевским балетом в Сан-Франциско, Рудольф и Марго танцевали перед полным залом, после чего буйная толпа поклонников подкараулила Фонтейн у служебного входа и пригласила ее на вечеринку в оживленный район Хэйт-Эшбери. Они с Рудольфом спешили поужинать с друзьями в другом месте, но Марго по дороге домой, уже часа в три ночи, уговорила партнера «зайти взглянуть на компанию». Он на свою голову согласился.

Эта вечеринка показалась балетной паре какой-то странной: здесь не было выпивки, хотя гости шумели и веселились вовсю, как будто перебрали лишнего. Рудольф и Марго уже собирались уйти, как кто-то крикнул: «Полиция!». Балетная пара моментально оказалась на крыше. Рудольф перепрыгнул на соседнюю крышу, надеясь удрать через пожарный выход, но его, Марго и еще шестнадцать человек арестовали во время облавы и отвезли в полицейском фургоне в городскую тюрьму во Дворце правосудия. Там у них сняли отпечатки пальцев, допросили и предъявили обвинение в «посещении места, где хранится марихуана».

Потрясенный менеджер Королевского балета был разбужен в пять утра звонком Фонтейн и в итоге освободил арестантов под залог в 330 долларов за каждого. Возле тюрьмы собралась целая толпа репортеров, чтобы застать их освобождение. Газеты всего мира пестрели заголовками об аресте артистов и превратили их в настоящих героев движения хиппи, хотя на самом деле это не соответствовало действительности.

В результате этой истории не только повысился спрос на билеты в «Холливуд-Боул», следующем месте выступлений, — Марго и Рудольф обрели новый блеск в глазах поколения младше тридцати. Посещение Хэйт-Эшбери вслед за спектаклями «Ромео и Джульетта» и «Потерянный рай», собирающими полные залы, окружило Рудольфа и Марго сияющим ореолом юности. Неожиданно для самих себя они стали символами контркультуры.

В партии Ромео Нуреев еще раз подтвердил свое амплуа романтического героя. Его Ромео грустен, словно предчувствуя свою скорую гибель. А Фонтейн… Предательский крупный план кинокамеры вновь высвечивает немолодое лицо Марго, морщинистую шею, жилистые худые руки. Шекспировской Джульетте было четырнадцать… Но публика неистовствует: она аплодирует любимой балерине и этому феноменальному русскому.

— Марго скоро перестанет танцевать, и это будет концом моей работы в Ковент-Гарден, — сокрушался Рудольф, откровенничая с друзьями. — После ее ухода меня наверняка вышвырнут.

Руди ван Данцига каждый раз удивляли и трогали глубокое уважение, восхищение и любовь, с которыми Нуреев говорил о Фонтейн не столько даже как о своей партнерше, сколько о мировой балетной звезде. Зная, что его приятель придерживается иного мнения, Рудольф порой яростно набрасывался на него в спорах. Однажды они провели целый вечер, просматривая кинозаписи выступлений Марго и советской балерины Галины Улановой, которой ван Данциг неизменно отдавал пальму первенства.

«Некоторые кадры мы повторяли по несколько раз, прокручивали их в замедленном темпе, — пишет он, — и результат был мне ясен как божий день: Уланова умела передать в танце столько нюансов, исполняла свои роли так одухотворенно и утонченно, вкладывая в них столько собственной индивидуальности и веры в идеал, что если бы речь шла не о балете, а о пении, то ее можно было бы сравнить только с Кэтлин Ферриер»[37].

(Речь об английской певице (контральто), чей голос отличался удивительной красотой тембра, насыщенностью и теплотой звучания.)

— Но Марго — из тех балерин, которые проигрывают на видеозаписи, — защищал Рудольф свою партнершу, — ее надо видеть на сцене, вживую.

— Невытянутая стопа остается невытянутой стопой хоть на видео, хоть вживую, — резонно отвечал его собеседник.

Руди ван Данциг не раз видел выступления Фонтейн на сцене и считал ее неплохой, но не слишком выразительной балериной, исполнявшей все партии совершенно одинаково. «Ее техника не была верхом совершенства, — писал он, — и потому ее движения получались не слишком пластичными и довольно-таки однообразными»[38].