Том 8. Стихотворения. Рассказы - Федор Сологуб

Дима стоял один на краю дороги и дивился на проходивших мальчиков.

– Иди с нами! – сказал один из мальчиков Диме, когда замолк припев песни.

– А куда вы идете? – спросил Дима.

– Мы идем в леса убивать вредных зверей, – отвечал мальчик.

– Нет, – сказал Дима – мне с вами не по дороге. Я иду на войну.

Засмеялись мальчики.

– О чем вы смеетесь? – дивясь, спросил Дима.

Мальчик, разговаривавший с ним, сказал:

– Разве ты не знаешь, что окончилась последняя война? Берлина нет, войны больше не будет, и наши ружья только для дикого зверя.

– Да, да! – закричали другие мальчики, – войны больше не будет.

– Берлина нет!

– Это была последняя война.

– Последнее кровавое Рождество.

– Наши отцы и братья умирали не даром.

– Они победили войну!

– Войны больше не будет!

Громко и радостно звучали их голоса, как перезвон колоколов большого праздника.

Дима проснулся. Вскочил с постели и бросился бежать к деду, крича:

– Дедушка, это – последняя война.

Деду снился белый приемный зал. Окна открыты, с улицы доносится гул многих голосов. Высокий седой генерал идет навстречу деду. Дед говорит:

– Возьмите меня хоть в ратники, хоть провиантские магазины сторожить. Ведь взяли же во Франции Анатоля Франса, а я на десять лет моложе.

Генерал улыбается и отвечает:

– Я знаю, вы – отличный охотник и стрелок. И внук ваш отличился на пробной стрельбе. Он в нашем городе по меткости оказался первым.

Дед и рад и горд. Но ему страшно за внука, и он говорит:

– Диме еще рано, меня возьмите.

Генерал говорит:

– Да, вы будете начальником юных охотников вашего города. Надо истребить последних волков и медведей.

– Я хочу на войну, – говорит дед.

Генерал смеется и говорит:

– Разве вы не знаете, что это была последняя война? Берлина нет, войны не будет, наши ружья только для дикого зверя.

В открытые окна с улицы слышны громкие крики:

– Убивайте только дикого зверя!

– Войны больше не будет, – кричит Дима, тормоша деда. – Убивать будем только зверя.

Дед просыпается. Дима садится на его постели и рассказывает свой сон. Деду весело. Он говорит:

– Так-то, друг, кровь проливается не даром. Великое слово – последняя война! Война против войны!

– Великое слово, – повторяет Дима.

– Что же, милый друг, ты должен делать? – спрашивает дед.

Дима думает, краснеет и говорит:

– Жить для будущего.

– А что надо для будущего? – спрашивает дед.

Дима отвечает:

– Много учиться. Быть сильным и добрым.

– А зачем нужна сила и доброта? – спрашивает дед.

Дима отвечает:

– Убивать только дикого зверя. Уничтожать всякое зло.

Дед говорит:

– Зло уничтожать не мы с тобой начали. И о прошлом помнить надо.

– Знаю, деда, – говорит Дима. – Я знаю, что должен чтить подвиги доблестных воинов, побеждающих войну. И быть поскромнее, – не соваться с моими слабыми силенками на великий подвиг. А если эта война будет длиться долго, придет и моя очередь. Позовут, – пойду. А тайком от тебя не сбегу.

– Спасибо, друг, утешил, – говорит дед.

Хочет поцеловать Диму, но Дима быстро соскакивает с его кровати и становится на колени.

– Постой, дедушка, – говорит он, – хвалить меня погоди, а наказать есть за что: ведь я уже совсем надумал седьмого января бежать на войну.

Дед смеется. Говорит:

– Старый да малый, друг на друга похожи. Ведь и у меня, друг, такие же мысли были. Думал: Димку в пансион, а сам в ратники.

– А теперь раздумал? – спрашивает Дима.

– Раздумал, – говорит дед.

– Ну, и я раздумал.

И оба рады. Хорошим сном встретил их Новый Год, – тот год, который обещал смертию смерть попрать.

Тихий зной*

Хотя Яков Леонидович Бреднев уже два года тому назад получил звание лекаря, но еще он был так молод, что ему все нравилось в жизни. Как мальчик в нравоучительной сказочке Круммахера, он находил очаровательными каждое время года и каждую хвалимую местность на земле, не думая о других временах и местах и не сравнивая. Поэтому ему очень нравилась и дачная деревушка Мягарраги в Эстляндии, на берегу Финского залива, и дачники, и местные эстонцы, и милая природа этого края.

Бреднев совсем не был озабочен толками о том, что скоро начнется война. Но когда стали говорить, что из-за войны придется уехать с побережья в город раньше обычного, он опечалился и решился действовать энергично: ведь он же был влюблен в Ольгу Шеину, влюблен уже два месяца, но роман его все еще оставался открытым на первой странице.

Бреднев встал рано утром и пошел на морской берег. Он знал, что в этот час на берегу, если пройти за деревню версты полторы на запад, не встретишь никого, кроме Ольги и ее двух племянников, мальчиков семи и шести лет. Малыши не помешают, а с Ольгою надо поговорить наконец решительно и прямо.

Из-за рощицы на песчаном прибрежном бугре слышались голоса и смех Ольги и детей. Радостное ощущение силы, здоровья и веселости охватило Бреднева, – то самое ощущение, которое он испытывал всегда, когда приближался к Ольге. И это ощущение было тем сильнее и милее, что и Ольгина сестра Катя и ее муж Николай Борисович Ложбинин были самые подлинные столичные нервники и нейрастеники.

У самой воды на камне сидела Ольга, девушка лет двадцати четырех. Ее глаза были устремлены на даль морскую с выражением детского любопытства и веселого удивления, – широкие, голубые, глубокие глаза. Широко разрезанный алогубый рот улыбался нежно, лукаво и доверчиво, и от этой улыбки все ее милое лицо, бронзово-загорелое, казалось озаренно-хорошеющим с каждою минутою. Пригретая на мелком песке вода обнимала загорелые так же темно, как и лицо, почти до колен приоткрытые стройные ноги. Ее простая белая одежда казалась такою нарядною, сквозной зеленовато-синий шарф на ее черных волосах был завязан так мило, – и от всего этого Бреднев почувствовал умиление и нежность, и ему казалось, что он не посмел бы поцеловать ни ее алых губ, ни ее смуглых рук.

Два мальчика в купальных костюмчиках, с голыми руками и ногами, в соломенных шляпах, весело загорелые, плескались и бегали по воде у берега, радостно занятые водою и камешками. Ольга почти не смотрела на них, но чувствовалось, что они водятся ее волею. Услышав шаги, Ольга обернулась, встала, улыбнулась радостно и ласково. Бреднев поздоровался с нею и с детьми, – и мальчики опять занялись своею игрою.

– Да, так правда, что будет война? – спросила Ольга. – И германцы могут сюда придти?

Бредневу мило и забавно было видеть на Ольгином лице это выражение вопроса и удивления. Он улыбался и уже хотел сказать что-нибудь пугающее, но вовремя вспомнил, что Ольга вовсе не робкая, что она ничего не боится. Желание подразнить Ольгу быстро погасло в его душе. Он сказал:

– Германцев сюда не пустят, и опасности нет никакой.

– А мы собираемся уезжать, – сказала Ольга.

И на лицо ее легла тень печали. И вдруг оно стало таким, словно никогда и не знало улыбки, и от этого еще более очаровательным.

– Сестра Катя очень беспокоится и боится, – говорила Ольга, – и все порывается поскорее ехать в город.

– А Николай Борисович? – спросил Бреднев.

Ольга опять засияла улыбками, и на этот раз в ее улыбке было милое слияние радости и печали. Неясное предчувствие тихо ужалило влюбленное сердце молодого человека. Предчувствие чего? Он ждал, что скажет Ольга. Она говорила:

– Николай Борисович – прапорщик запаса. Его возьмут, а сестра Катя уже воображает, что мальчики останутся сиротами.

Слезинки блеснули в Ольгиных глазах.

– А вы? – спросил Бреднев.

Лицо его стало мрачно. Ольга подняла на него удивленные глаза.

– Что я? – спросила она.

– Послушайте, Ольга Григорьевна, – тихо говорил Бреднев, – мне надо сказать вам кое-что. Пройдемте немного подальше от детей.

– Дети нас не слушают, – отвечала Ольга.

Но Бреднев смотрел на нее такими умоляющими глазами, что Ольга улыбнулась, посмотрела, на детей внимательно, с внезапным выражением строгой воли, и пошла вдоль берега. Мальчики, занятые игрою, не заметили, что она отошла. Казалось, что они и не позовут ее, пока она сама о них не вспомнит.

Бреднев шел за Ольгою, смотрел на то, как ее загорелые голые стопы легко и спокойно ступали на сыроватый, теплый песок, оставляя на нем легкие, красивые следы, – и сердце его замирало от любви к этой тихой девушке с любопытными глазами на смуглом лице.

Ольга остановилась, улыбнулась, поглядела на Бреднева вопросительно.

– Так вы о чем? – спросила она.

Спросила так спокойно, точно ждала, что он заговорит о завтрашней прогулке. Но ее голубые глаза потемнели. Бреднев понял, что она уже знает, о чем он с нею будет говорить, и сердце его замерло от страха. Точно проваливаясь в бездну, он сказал поспешно: