Хлеб - Юрий Черниченко

Сдельная оплата… Позже я прочитал в газете статью, поразившую меня верностью одного сравнения. Если бы охотнику платили не за добытые шкурки, а за число выстрелов в лесу, независимо от попаданий или промахов, то в урочищах стояла бы канонада, а мехов бы на аукционах поубавилось. (Ради точности надо добавить, что в совхозной системе оплаты «число выстрелов» ограничивается фондом зарплаты — нормированием пороха, так сказать; сколько раз положено бабахнуть, известно уже с начала года.)

О негодности сдельщины говорится давно, и достаточно резко. Ни для кого не секрет, что она наказывает старательного земледельца и поощряет халтурщика. «Действующее в настоящее время положение по оплате труда в совхозах настолько несовершенно, что оно тормозит производство, — звучало с трибуны мартовского Пленума ЦК КПСС. — …При существующей системе оплаты труда в совхозах высокопроизводительный труд оплачивается даже хуже, чем труд средней или даже низкой производительности.

Из-за несовершенства оплаты труда чаще всего в совхозах страдают добросовестные механизаторы. Настало время узаконить вопросы материального поощрения механизаторов…»

Аккордно-премиальная система и другие приемы, соединяющие личный и общественный интерес совхозного рабочего, внедряются более всего в местах южных, черноземных, где странность сдельщины и прежде стушевывалась возможностями почв и климата. В нечерноземной же зоне, где хлеб не родится, а создается, сдельная оплата вырастила и сберегает удивительное, чуждое экономике и агрономии явление: ржаной урожай сам-два.

Совхоз «Пеновский» — одно из 455 хозяйств Нечерноземья, где в 1966 году урожай озимой ржи составил менее четырех центнеров с гектара. Средний намолот всех совхозов Калининской области в 1966 году — 5,5 центнера. Значит, в большинстве своем они вошли в группу на 1387 хозяйств зоны, чей урожай в том году был ниже шести центнеров. Группа эта составила почти треть общего числа хозяйств Нечерноземья, под зерновыми она держала миллион двести тысяч гектаров.

Здешние три или пять центнеров намолота принципиально отличаются от такого же сбора в Кулунде или Заволжье. Там это несчастье: надеялись на сто пудов, затраты произвели по этому расчету, а в силу определенных обстоятельств надежды рухнули. Здесь же, в зоне гарантированных, то есть пропорциональных затратам, урожаев, и предполагалось получить три или пять центнеров. Во всяком случае, большинство работавших знало, что нормальному колосу взяться неоткуда, что милостей от природы ждать впрямь нельзя: почвы закислены, только хвощ и всходит, органики поле не видело с сорокового года, азота и фосфора в нем на три, ну — на пять центнеров. Это не расширенное, даже не простое воспроизводство, потому что урожай сам-два (высевают здесь не менее двух с половиной центнеров) не может восполнить трат на горючее, запчасти, на оплату Ивану Галахову, — значит, новые ценности не создаются, только исчезают уже созданные.

И все же такова сила у сдельщины, что организуется массовое фарисейство. Иван Галахов пашет делянку у опустевшего Селища, зная, что вырастет «шушера»; заправщик привозит ему солярку тоже с сознанием, что работа эта не настоящая. И механик, доставляющий запчасти, и агроном, меняющий «шушеру» на семена, и парторг, создающий общественное мнение вокруг передовиков и бракоделов, тоже участвуют в условленном действе, итогом которого будет не новый хлеб, а сносная жизнь исполнивших такие-то операции. Если плотника Федорова его мастерство кормит и он с гордостью отмечает рубку «не на мох, а на чистый паз», то мастерство и старательность Галахова и Погодина отключены.

На пенсии жил не только дядя Сенька — весь совхоз «Пеновский».

— Это со стороны легко рассуждать, — сухо заметил Погодин. — На бедного Ванюшку все камешки. А кто влезет в его шкуру, тот поймет: иначе нельзя.

Уже один, без Дмитрия Степановича, у которого были свои дела, я поездил по совхозам района, запасся кое-какой статистикой и сам стал приходить к успокоительному, расслабляющему сознанию, что «иначе нельзя».

И в былые времена, скажем — к 1927 году, Осташковский уезд хлебом себя не прокармливал: проживало здесь 169 тысяч человек, на крестьянский двор выходило по три гектара пашни, а ржаной урожай держался на уровне семи центнеров. Но содержалось громадное по сравнению с нынешним количество скота: восемьдесят тысяч голов крупного рогатого и сорок тысяч лошадей. Луга, клеверища обеспечивали кормом, ясно прослеживалось молочное направление. Земледелие, созданное среди лесов и морен сохою и для сохи, не было приспособлено к использованию тракторов, и не случайно молодые колхозы сразу же принялись за раскорчевку, создавая поля деятельности «стальному коню».

Сейчас в районе под пашней только пятая часть угодий. Зерновых в 1966 году было собрано в среднем по 4,3 центнера (сюда вошел и высокий намолот старого, специализированного на птице совхоза «Луч свободы», расположенного в подворье бывшей Ниловской пустыни). Естественные сенокосы, закустаренные и истощенные, дали по семь центнеров сена. Почвы «испустованы», минеральные туки идут, уже говорилось, под лен. Старый круг: мало удобрений — нечем кормить — мало скота — нет удобрений.

Меры экономической реформы (мощные рычаги цен, стабильность планов, государственные дотации на мелиорацию) здесь странным образом или лишились силы, или даже тормозили рост.

Твердый план. Им здесь закреплено производство льна, убыточное из-за малолюдности деревень и удаленности от заводов. Но край-то — льняной! План поставок зерна мизерный, скорей символический — 350 тонн, столько район съедает в декаду. Себестоимость центнера — порядка двадцати рублей — невероятно высокая даже при нынешнем уровне закупочных цен. Но раз сеют зерно, надо его сдавать, «иначе нельзя».

Мелиорация. Скорость наступления леса в районе — шестьсот гектаров в год, мелиоративная станция с бедным своим парком способна оттеснить его на четырехстах гектарах. На гектар разрешено тратить сто двадцать рублей. Надо ведь беречь деньги, чтоб хватило на большую площадь. Уложиться с раскорчевкой, уборкой камня, с осушением в эту норму немыслимо, и мелиораторы ищут гектары ценою подешевле. Осушение ведется открытым способом. Конечно, расход земли под дренажную систему велик, а уход за канавами дорог. Но гектар закрытого дренажа раза в четыре дороже открытого, к тому же и гончарной трубки нет. Была мысль — пока вовсе не осваивать новые площади, а собрать силы и торфом, известкованием заставить родить поля, где не нужна мелиорация. Но область поправила: есть план введения площадей. Отдавать под культурные пастбища пахотные участки (а и такая мысль была) категорически запретили: луга не выкашиваются, зачем же транжирить пашню? Логично.

Капиталовложения в развитие туризма. Пятьдесят миллионов рублей, отпущенные на Селигерский комплекс, пойдут на строительство пансионатов, гостиниц, дорог, оживят край. Правда, на специализацию хозяйств для обслуживания потока отдыхающих, то есть на молочные фермы, теплицы, дома для доярок, на дороги к молочным заводам, денег не дано. Благодать оборачивается новой бедой: на обслуживание комплекса нужны люди, из бригад уйдут последние животноводы. Но обслугу курортному Селигеру дать надо, иначе нельзя, — и он требуемое получит.

И в настроении районного звена угадывалось то же понимание «иначе нельзя», то же нежелание томить душу. И в совхоз «Селигер», что в селе Святом, прислали нового директора, молодого инженера Силова. На исполкоме сельсовета он обсуждал с бригадирами план сева. Бригаде, в которой из полеводов осталась только одна женщина (я видел ее, зовут ее Надей), запланировали посеять 38 гектаров льна. «Ну, как думаете вывяртываться?» — учительски-строго спросила председательница сельсовета. Бригадир, покосившись на новое начальство, попросил было заменить зерновыми — их хоть комбайн уберет, но директор уже принял условия игры, утвердил немыслимый план, и бригадир пообещал: «Вывяртывались ведь раньше, не подкачаем». (Осенью в «Селигер» прислали четыреста студентов Калининского политехнического института с проректором во главе. Надя учила их расстилать плохонькую соломку.)

Нужен был толчок со стороны, чтоб понять, что меры реформы ни при чем, что убыточный лен в 120 рублей на гектар — та же кукуруза, протянутая в сегодняшний день, что порочный круг разрывается совершенно иной стратегией хозяйствования. Отказом от окостеневших схем, уборкой подгнивших шлагбаумов. Опорой на принципы рентабельности, хозяйственного расчета, на ту щедрость, что на поверку оказывается подлинной бережливостью, заботой о своих сегодняшних выгодах с непременной мыслью о внуках. В целом говоря — стратегией экономической реформы.

На западном скате Валдая — тихий город Холм, за ним Псков, Изборск, Печоры с чеканными прапорами над шатрами башен, а там уже Россия зовется (по-эстонски) Венема, или (по-латышски) Криуе, по племенному имени кривичей. Этим летом, необычайно урожайным на зерно, белые грибы, рябину и яблоки, мне довелось поездить по хозяйствам Прибалтики.