Каштаны на память - Павел Автомонов

Потом подошли к одной из комнат полуподвального помещения. Колотуха открыл дверь. Из комнаты доносились негромкие сигналы рации. За столом сидела, держа пальцами головку телеграфного ключа, девушка. За другим столом — несколько человек в гражданской одежде.

— Наши!

— Родные! — в один голос выкрикнули Колотуха и Мукагов.

Встретив на улице Рубена и Опенкина, они бы, пожалуй, их и не узнали. Необычно видеть Артура и Ивана в гражданской одежде. Леся в жакете, хромовых сапожках, берете. Рубен и Опенкин возмужали, казались старше своих лет. Леся тоже сильно изменилась. Шмель и Максим запомнили ее такой, какой она была в день окончания школы: в белом платье, с букетом цветов, беспечная, веселая, порывистая в движениях.

Радостной и одновременно грустной была эта встреча после четырех месяцев разлуки. Радостной потому, что встретились настоящие друзья. Сдержанной потому, что идет война, немало людей погибло.

— А где же Андрей? — с опаской и нетерпением спросила Леся.

— В скверике.

Девушка кинулась к выходу. Но, пробежав несколько шагов, остановилась. Одернула жакет, поправила волосы под красным беретом…

Андрей сидел на скамье. Смотрел в небо, думал, вспоминал Лесю, всех, кого хорошо знал, с кем встречался, ходил в бой. И тут услышал шаги. Кто-то торопливо и легко шел по опавшей кленовой листве. Он узнал бы эти шаги из тысяч…

КНИГА ВТОРАЯ

ПОЗЫВНОЙ «ЗСТ-5»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПЕРВАЯ ЗИМА

1

С высоких холмов, поднимавшихся с берега тихой речки Уды, огромный город в ложбине казался в этот октябрьский вечер беспросветно серым и хмурым. Заводские трубы, похожие на шахматные туры, башни тепловых электростанций, совсем недавно подпиравшие своими дымами небо и отдалявшие линию горизонта на многие километры, до ХТЗ, теперь стояли мертвыми, словно идолы. На многочисленных ветках второго в стране после Москвы железнодорожного узла не суетились веселые и проворные, как вихрь, маневровые паровозы, не клубились султаны их бело-сизых дымков, утихла скороговорка вагонных колес на рельсах. Смолкли гудки заводов и фабрик. Да и весь гигантский город-труженик приумолк, занемел. И от этой немоты и необычной тишины жутко было на душе. Даже всегда игривые солнечные блики в окнах самого высокого здания в стране — Госпрома, общежития «Гигант», на крышах заводских корпусов и позолоченном куполе колокольни сейчас поблескивали тревожно, предвещая неумолимо надвигающуюся беду. Онемевший, опустевший Харьков, будто огромный корабль, погружался во мрак, на самое дно оккупационной ночи.

Еще страшнее становилась тишина от зловещего грохота: в мертвый город длинными змеями вползали колонны фашистских танков и мотопехоты, наполняя улицы вонючим газом перегретых моторов.

— Прощай, наш Харьков! — тихо сказал Андрей Стоколос.

Его товарищи-побратимы, бывшие бойцы пятой заставы на реке Прут — Максим Колотуха, Шмель Мукагов, Артур Рубен и старшина милиции Иван Опенкин — молча сняли шапки, склонили головы, словно над братской могилой.

Всего несколько дней назад Стоколос, Колотуха и Мукагов вышли к Харькову из «киевского окружения», а теперь вот снова возвращаются в тыл фашистской армии — в группе командира Ивана Опенкина и комиссара Артура Рубена.

Иван Опенкин думал, все ли он сказал своей милой, родной Стеше в последнем письме. Иван старался убедить жену, что возвратится с «похода» непременно, что Стеша не должна волноваться, когда не будет долго от него письма. Так надо. Возможно, за него ей напишет полковник Шаблий. Главное — верить и растить сына, жить душа в душу с матерью. Он даже отважился написать:

«Следи, Стеша, за сообщениями Совинформбюро. Если случится прочесть, что такие-то хлопцы под командованием «О» сварганили против фашистов то-то и то-то, считай, что это дело рук моих товарищей и меня тоже…»

Написал так Иван, чтобы успокоить жену, вселить в ее душу уверенность, как сказал его боевой товарищ Андрей Стоколос, на всякий случай, чтобы когда-то прочел это письмо и сын Опенкина, пусть и через десять лет, когда вырастет. Надо же думать о будущем даже на такой тяжелой войне!.. А утвердить себя во вражеском тылу ребята Опенкина могут. У них есть грозное оружие — мины полковника Веденского, уполномоченным от которого является минер Устим Гутыря.

Опенкин остановил взгляд своих добрых серых глаз на Гутыре. Но главный минер не заметил этого взора. У Гутыри свои думы.

Настало время, когда каждый должен показать, кто же он есть, и не на словах, а на деле, в боевой работе против немецко-фашистской армии. Вот и пошел Гутыря, бывший учитель, добровольцем на курсы партизанских минеров к инженеру Илье Гавриловичу Веденскому, а теперь собирался во вражеский тыл.

Шмель Мукагов по-своему прощался с городом, смотря на запад, где за далекими лесами и степью, за горизонтами были они с лейтенантом Рябчиковым в разведке, а потом неожиданно оказались в немецком плену. Шмель вспомнил милых, сердечных женщин — Маланку и Марину, вырвавших его и Рябчикова из «Уманской ямы». «Живая ли Марина? — До боли прикусил Шмель губу, и в его глазах вспыхнули огоньки, словно отблеск пламени, что взвилось над хатой Марины. — Зря мы зашли с Васей к Марине проститься. Получается, что и мы виновны в том, что фашистские собаки сожгли хату… — Шмелю вспомнился орел над родным ущельем Даргавс в Осетии. — Полететь бы мне под Умань и узнать, как там Марина и ее старая мать?» Мукагов вздохнул. Перед взором вдруг возникли коренастые сосны. Своими жилистыми корнями они вонзились в скалы, в щели, куда доходила влага, а их стволы и ветви висели над глубоким ущельем, над клокочущим потоком. Да, сосны росли кронами вниз.

И еще Шмель припомнил в эту минуту высокие каменные башни на вершинах над зеленым ущельем. Башни эти подоблачные, казалось, были построены не людьми, а сказочными зодчими и установлены там на страже сине-зеленых гор, аулов и родной сакли. Сторожевые башни волновали воображение Шмеля, когда он еще пас овец и коров. И еще его детский мозг не раз будоражили могилы-мавзолеи в родной долине Даргавс, в которых две тысячи лет назад были захоронены с оружием его далекие предки. «Такая даль во времени! И в расстояниях! Могилы-мавзолеи две тысячи лет назад и могилы на Украине в военную осень сорок первого!»

На всю жизнь запомнилось Шмелю кредо его деда: быть гордым, ценить добрых людей и не обращать внимания на подлецов, которых его народ окрестил собаками. Возможно, уже с детских лет у Шмеля появилась неприязнь к собакам, хотя они всегда были надежными помощниками и друзьями чабанов. И уж вовсе потерял Шмель уважение к этому животному, когда немецкие овчарки выследили горстку красноармейцев и привели к островку среди топей фашистских карателей. Шмель уверен, что, если бы не псы, Василий Рябчиков остался бы жив.

Но как не обращать внимания на таких собак, как Вадим Перелетный, перемахнувший к немцам! Таких собак Шмель будет уничтожать, объявив им кровную месть.

Максим Колотуха думал о тяжело раненном Иване Оленеве, оставшемся под Киевом. Думал он и о Гале Цымбал, девушке с завода «Арсенал»… Пусть Галя родит ему сына, а рожать она будет в июне сорок второго. Война войной, а жизнь не остановишь.

Солнце все глубже погружалось в синие леса, за холмы. Артуру Рубену представлялось, что оно сейчас утонет в седых волнах Балтики.

Солнце одно — и для лесистой земли Латвии, и для украинской степи, и для горных вершин Кавказских гор, и для равнины с тихими, задумчивыми перелесками родной Опенкину тульской земли. Да, оно одно и для них, сынов одной многонациональной Родины, и для заклятого врага, с которым Артур Рубен собирался сражаться в далекой Испании, когда ему было пятнадцать лет. Через пять лет пограничника Рубена назначили комиссаром украинского партизанского отряда. Рубен было удивился такому назначению: отряд собирался в основном из украинцев и русских, а вот комиссар — латыш… «Считай, отряд интернациональный», — сказали ему.

Артур почувствовал тогда крепкое пожатие руки, такой же сильной, с мозолями, как и у него самого. Это стиснул ему руку Устим Гутыря.

Андрею Стоколосу еще чудились быстрые шаги Леси по опавшей кленовой листве, устилавшей дорожку в сквере… Их встреча оказалась совсем не такой, какой он ее представлял. Не мог он согласиться с тем, чтобы дочь погибшего начальника заставы капитана Тулина выходила на задание в тыл противника. Не хуже ее знал рацию комиссар Рубен, да и он сам. Этого обстоятельства было достаточно, чтобы Стоколос с друзьями-пограничниками убедил инженера Веденского оставить Лесю в советском тылу.