Раннее христианство и переселение душ - Андрей Кураев

Так что рассуждения Оригена о грядущем «духовном» теле и об отличии его качеств от тела нынешнего, равно как и полемика Оригена с теми «иудействующими», что понимают вечность как бесконечное продолжение нынешнего состояния нашей жизни, не находятся в противоречии с церковной традицией.

В трактате «О воскресении», написанном одновременно с книгой «О началах» (до 230 г.), и, возможно, для привлечения в христианство матери римского императора Юлии Маммеи [357], Ориген употребляет ставшее уже традиционным к его времени уподобление умирающего и воскресающего тела зерну, брошенному в пашню и восходящему в новой жизни. «Но скажет кто-нибудь: как воскреснут мертвые? Безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно. Но Бог дает ему тело… Сеется в тлении, восстает в нетлении, сеется в уничижении, восстает в славе, сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное» (1 Кор. 15, 35-44).

Наиболее красивое истолкование этого символа позднее будет дано Августином: «Но разве стал бы ты оплакивать семя, когда бы пахал землю? Ведь, если бы нашелся кто-нибудь столь несведущий, который бы, видя, как семя выносится на поле, бросается в землю и зарывается в глыбах, стал плакать о нем и, вспоминая о летнем зное, стал бы говорить сам себе: вот хлеб, с таким трудом сжатый, вымолоченный и очищенный, лежал в житнице; смотрели мы на него и радовались, теперь же нет его на глазах наших: вижу землю вспаханную, хлеба же ни в житнице, ни здесь не вижу. Если бы, говорим, нашелся такой человек, который бы так сильно грустил и плакал о хлебе, как умершем и погребенном, смотря на глыбы и на землю, и не думая о жатве, то как смеялись бы над ним, хотя и неученые, но сведущие в том деле? И что сказали бы ему те, которые знали бы, что скорбит он потому, что не понимает? Не печалься, — сказали бы они ему. Того, что разбросали мы в землю, нет уже в житнице, нет в руках наших. Но вот потом придем мы на это поле, и отрадно будет созерцать тебе вид жатвы там, где теперь скорбишь ты над голой землей» (Августин. Беседа 361. О воскресении мертвых первая, 6).

Но, конечно, образ есть только образ, и аналогия не есть доказательство. Это вполне ясно Оригену [358]. Проблема в том, что зерно все-таки не умирает. Оно не распадается, а продолжает жить и действовать, будучи погребенным в земле. А труп именно распадается, исчезает, и сам собой воскреснуть не может [359]. Воссоздание будет чудесным, непостижимым действием Творца, да. Но можем мы ли сделать еще шаг и предположить — что именно в нас оживит Чудо? [360]

Приступая к обоснованию пасхальной надежды Ориген, пошел путем различения в теле «материального субстрата», то есть конкретного наполнения, постоянно нуждающегося в восполнении из внешнего мира, и «формы», некоей идеи (на сегодняшнем языке можно было бы сказать — информационно-генной структуры) тела, которая перестраивает все приходящие из внешнего мира разнообразные вещества в человеческий организм. Несмотря на разнообразие внешней среды и питания, Павел всю жизнь остается Павлом, а Петр — Петром именно благодаря самотождественности «формы». Воскрешению в понимании Оригена подлежит не субстрат, но форма, качественность Петра или Павла, которые он обозначает терминами или. Для Оригена тождественность тела определяется тождественностью его формы, эйдоса. «Тело не дурно названо рекою: так, при тщательном рассмотрении, может быть, даже в продолжение двух дней первоначальное вещество не остается тем же в нашем теле… Не смущайся, если кто скажет, будто это первоначальное вещество тела в то время не будет таким же, так как разум показывает способным разуметь, что и теперь, даже в продолжение двух дней, не может оставаться таким же прежнее вещество тела… Сила семени в зерне пшеницы, овладев окружающим веществом, проникнув его всецело, вкоренившись в самом составе его, придает силы, какие имеет, тому, что прежде было землей, водой, воздухом и огнем, и преодолев их качества, изменяет их в то самое, которого само бывает производителем, и таким образом наполняется колос».

В самом деле, самая разная пища, то есть вполне различная материя перестраивается в один и тот же человеческий организм, потребляющий ее. Любое вещество, поступающее в человеческое тело извне, не вставляется механически в него. Если ребенок ест хлеб — это не значит, что к утру у него будут более хлебные пальцы, а если он съел яичницу — вовсе не следует ожидать, что какая-то часть его тела теперь состоит из кусочка глазуньи. И наоборот — два человека могут есть совершенно одну и ту же пищу, но они будут вполне различны даже физиологически именно потому, что организм каждого из них не просто впитывает внешнюю среду, но по своему перестраивает ее. Любое вещество сначала разрушается в человеческом организме на свои составные части, а затем перестраивается в человеческое тело по велению новой «формы», по тем схемам, которые хранятся в генной памяти.

Если память «семени» сохранится — то по ней можно будет воссоздать прежнее тело из нового материального субстрата. «В наши тела вложена сила (ratio), — та сила, которая содержит телесную субстанцию; эта именно сила, которая всегда сохраняется в телесной субстанции, по слову Божию [361], воздвигнет из земли, обновит и восстановит тела, хотя они умерли, разрушились и распались, — подобно тому, как сила, присущая пшеничному зерну, после разложения и смерти его, обновляет и восстановляет зерно в теле стебля и колоса. Эта сила по повелению Божию восстановит тело духовное, способное обитать на небесах» (О началах. II, 10, 3).

Ничего не говоря о воскресении «материи» (в смысле того субстрата, что наполняет собою идеальную форму), Ориген настаивает, что индивидуальная «форма» каждого из нас, вновь и вновь воссоздающая нас самих из самого разнообразного материала, потребляемого человеком из внешней среды, сохранится и вернется к действию. Так Ориген понимал стих ап. Павла: «Сеется тело душевное (греч. yucik лат. animale), восстает тело духовное» (1 Кор. 15, 44) [362].

В этой концепции Оригена мне видится только два слабых места.

Первое — она дает основание предполагать, что только «форма» и примет участие в воскресении. Возникает ощущение слишком решительного разделения нынешней материи тела от той, которая воскреснет. «Должно предполагать, что воскресение касается только одного вида человека», — говорит Прокл — персонаж одного из диалогов Мефодия, выступающий от имени Оригена (О воскресении, 6). Церковное же предание предполагает, что возможна и некоторая материально-вещественная преемственность между нынешними телами и будущими. Так, мощи святых дороги для православных именно тем, что в них видится частица нового, будущего космоса; частица мира, победившего тление. Евхаристия в восприятии древних христианских авторов важна потому, что насыщает наши нынешние тела опять же частицами грядущей, преображенной плоти: «Тела наши, принимая Евхаристию, не суть уже тленные, имея надежду Воскресения» (св. Ириней Лионский. Против ересей. IV, 18, 1, 5 [363]). Грань между нынешним веком и грядущим катастрофична, в том переходе даже небеса как свиток свернутся (Откр. 6, 14) и «разгоревшиеся стихии растают» (2 Пет. 3, 12). Но, хоть и не смогут галактики пройти сквозь «иголье ушко» врат Нового Царства, частицы человеческих тел, сращенные с Евхаристией, смогут выжить во вселенском огненном преображении, и — «когда душа уже вновь повлечет к себе сродное ей и собственное» (св. Григорий Нисский. Об устроении человека, 27) — они наряду с новой материей смогут принять участие в воссоздании человеческих тел [364]. И все же вновь заметим, что текстов самого Оригена, в которых он протестовал бы против этой надежды христиан, не существует.

Второе же слабое место — это поиск Оригеном тех частей нашего тела, которым нет места в вечности. Зачем, спрашивает Ориген, нам нужны будут зубы, если в духовном мире не будет твердой пиши? (св. Мефодий. О воскресении, 5). Зачем половые органы, если «в Царстве Божием не женятся и не выходят замуж»? Но блаженный Иероним в полемике с Оригеном справедливо указывает на то, что даже в рамках нашей земной жизни путь аскезы не есть путь кастрации. И если даже здесь человек, решившийся жить в чистоте, может, обладая половыми органами, контролировать проявления половой энергии, то тем более нет оснований полагать, что в Царстве Божием она неизбежно вовлечет нас во грех: «Где плоть и кости, и кровь, и члены, там необходимо должно быть и различие пола. Где различие пола, там Иоанн — Иоанн, Мария — Мария. Не бойся брака тех, кои и до смерти в поле своем жили без полового отправления. Когда говорится: «в тот день ни женятся, ни замуж не выходят» (Мф. 22, 30), то говорится о тех, которые могут жениться, но не женятся. Ибо никто не говорит об ангелах «они не женятся, ни замуж не выходят». Я никогда не слышал, что на небе совершаются браки духовных сил; но где есть пол, там мужчина и женщина. Уподобление ангелам не есть превращение людей в ангелов, а есть совершенство бессмертия и славы» (Против Иоанна Иерусалимского, 26). Поэтому слова Христа «В Царстве Божием не женятся и не выходят замуж» не стоит понимать как эскиз эсхатологической физиологии.