Список обреченных (СИ) - Волховский Олег
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Он убил женщину и собственного ребенка, а мы ему будем мозг разгонять и учить?»
«Если человек не в состоянии адекватно оценить последствия своих поступков, да, ему надо поднимать IQ всеми возможными способами. Если конечно мы не хотим, чтобы он еще кого-то убил. Психокоррекции, кстати, боится до одури, потому что ему наговорили про это всякой ерунды, типа идиотом станешь. Надо продемонстрировать, что это не так».
«Беретесь за него?»
«А куда я денусь?»
Второй случай был с одной стороны проще, а другой, пожалуй, сложнее. Парня звали Александр Лепахин, и он застрелил местного прокурора в селе Николаевское. Это был тот самый Саша, с которым разрешили гулять Дамиру. Это было не совсем по правилам, потому что Саша был на оперативном учете за крайнюю несговорчивость. Двое особо опасных. Но не с убийцей же Ворониным, который делает по десять ошибок в каждом предложении и не прочитал за всю жизнь ни одной книги предлагать общаться Дамиру! В отличие от Виктора, Саша заслуживал как минимум снисхождения, а, может быть, и симпатии. Работать с таким пациентом проще.
Медынцев бы сам за него взялся, если бы Саша не был тем еще крепким орешком: он считал себя абсолютно правым и ни на какую коррекцию не соглашался. Суд у него был еще впереди, и, поскольку преступление против прокурора, светила ему смертная казнь или пожизненное. А на последнее можно было рассчитывать только при согласии на коррекцию и начале курса. Но не с его упрямством.
«Хорошо, я посмотрю», — сказал Штерн.
И после пятичасовой беседы вернулся с согласием.
«Только вести буду я, — сказал он. — И никаких тяжелых препаратов. Начнем с психотерапии».
«Просто не надо было с ним спорить, — ответил Олег Николаевич на немой вопрос коллеги. — Прокурор — мерзавец? Ок: прокурор — мерзавец. Но мы не это обсуждаем, а то, что нам нужно делать с вами сейчас. Вот эта черная тьма в вас, которая видна невооруженным глазом, она вам зачем?»
Штерн улыбался.
А Медынцев думал о том, что, если бы он рассказал про «черную тьму» вряд ли пациент стал слушать всерьез, а Штерна стал. Впрочем, пять часов — это слишком много для одной метафоры. Значит, было что-то еще.
«Неплохой парень, — заключил Штерн. — Вытащим. Только ему надо адвоката получше, чтобы изменить статью на простое убийство без отягчающих, пожизненное для него — это перебор…»
«Как? Убийство в связи с осуществлением правосудия».
«Нет, не в связи с этим. А из мести за действия никак со служебной деятельностью не связанные, прокурор изнасиловал его сестру. Это что, входило в его служебные обязанности? Я найду адвоката».
И вот теперь Алексей Матвеевич сидел за компьютером и читал письма Штерна к Виктору и Саше. Оба были явно психотерапевтическими: к Виктору на двух страницах, к Саше — на пяти.
Первое короче явно потому, что Виктору больше двух страниц не осилить, а в письме к Саше, уж, можно растечься по древу всласть.
Начинались письма одинаково:
«К сожалению, меня увольняют из Центра. Я дал журналистам ссылку на нейронную карту одного из моих пациентов Дамира Рашитова. Его пытали на допросе в СБ. Немедленная огласка помогла нам с его адвокатом прекратить пытки. Тогда это казалось важнее. Я и сейчас считаю, что спасти человека важнее, чем хранить медицинскую тайну. Как только вам сменят психолога, тут же отпишитесь мне, кто он. Я с ним свяжусь, опишу вашу ситуацию, и мы обсудим его рекомендации. Если они будут разумными и необходимыми, я дам знать, и тогда надо будет им следовать».
Дальше Штерн давал каждому отдельные советы. И, вроде бы, ничего страшного в них не было. Подумайте об этом, подумайте о том. Прочитали ли книги, которые я рекомендовал. Что об этом думаете? Читать книжки полагалось не только Воронину, но и Саше, последнему рекомендации были сложнее. Потом были вопросы о самочувствии о каких-то бытовых моментах. И общий смысл: все нормально, ведите себя хорошо.
Вроде бы за такие письма проблемным арестантам Штерну надо было сказать спасибо, но что-то настораживало.
За месяц работы с ними Олег Николаевич успел много. Воронина вывел из депрессии и назначил ноотропы и соответствующую программу коррекции. Ни малейших возражений у пациента это не вызвало.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Саше нашел крутейшего адвоката Илью Константинова, который согласился работать pro bono. И дело явно шло к переквалификации. Илья Львович надеялся перевести на «убийство в состоянии аффекта», во что Медынцев верил слабо, по нейронной карте это было не совсем так, хотя эмоциональное перевозбуждение присутствовало, но Саша жил с этим несколько месяцев. Не кратковременное — не аффект. Медынцев даже был готов подписать благожелательное ПЗ, если следствие не надавит. Но перевод на бытовуху был вероятнее.
На чистой психотерапии Олег Николаевич продержал Сашу неделю, а потом назначил коррекционные препараты. Правда, легкие, от которых даже голова не кружится. Пациент не сопротивлялся. По карте было видно, что таблетки Саша принимает и так, как надо. Коррекция началась и работала на удивление эффективно.
— Олег, а твой Лепахин понимает, что происходит? — спросил как-то Алексей Матвеевич.
— Конечно, он же не идиот. Да я ему и сказал об этом открытым текстом.
— У него карта очень быстро меняется.
— Конечно. Работаем. Честно говоря, ему пять лет за глаза. Чистый самосуд. Народный мститель!
— Выйдет и еще кому-нибудь отомстит.
— Не дам. Мы с ним уже договорились, что есть много других методов решить проблему.
Алексей Матвеевич еще раз перечитал письма Штерна. Собственно, не нравился ему только первый абзац. Но без него было никак. Олегу надо было объяснить свое отсутствие и наставить подопечных на путь истинный.
И Медынцев написал цензору: «Пропускай. Все нормально».
Что не все нормально выяснилось в тот же день: Лепахин объявил голодовку. Причем по всей форме, с заявлением. Требование было одно: вернуть Штерна.
Это Медынцева не особенно удивило, от Лепахина можно было ожидать.
Но на следующий день голодовку объявил Воронин. И в его заявлении даже было процентов на двадцать меньше ошибок, чем обычно. И его голодовка была воистину цирковым номером, вроде собаки, вдруг заговорившей на арене человеческим голосом. Требование, понятно, то же. Научил, понятно Штерн. Ноотропы, конечно, работают, но не так быстро, и не так радикально.
Бежать к Штерну на поклон Медынцев пока не собирался. Ну, они же уголовники, не политические, чего от них ждать! Помучаются недельку максимум и сами отступятся.
К концу недели ситуация не улучшилась. Переписку обоих со Штерном Алексей Матвеевич взял под личный контроль. Письма их были отчаянными, но про голодовку не упоминал ни один. Штерн отвечал им, что в Центре и кроме него есть много хороших психологов.
Медынцев вернулся домой где-то около девяти вечера. Окно в кабинете было приоткрыто. Неужели забыл закрыть, когда уходил? Солнце только зашло, первые сумерки, небо еще горит багровым огнем. Тепло, май, из окна пахнет нарциссами. Может и забыл закрыть…
На столе придавленный стаканчиком для ручек, чтобы не унесло ветром, лежит лист бумаги с текстом, напечатанным зачем-то слишком крупными буквами.
Глава 21
«Алексей Матвеевич!
Вы, думаю, понимаете, что, если мы смогли проникнуть в Ваш дом и положить это письмо на Ваш письменный стол, мы можем положить туда все, что угодно.
Ваши преступления достаточно серьезны, чтобы придать Вашему делу приоритет, однако мы готовы сохранить Вам жизнь в случае выполнения следующих условий:
Вы должны вернуть на работу в Центр Олега Николаевича Штерна;Вы должны отозвать ПЗ Дамира Рашитова;Вы должны выступить на суде над Дамиром и признать, что его ПЗ было Вами сфальсифицировано под давлением СБ и представить настоящее Психологическое заключение;После суда Вы должны уволиться с должности главного психолога Лесногородского Центра и рекомендовать на свое место Штерна».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
