Центумвир (СИ) - Лимова Александра

Я опешила. Растерялась полностью, ошарашено глядя в его прищуренные глаза. И внутри парализующая разум вспышка гнева прорвавшаяся шипением:

– Ты ебнутый вообще, да?

– За словами следи, потому что отвечать за них тяжело. – Взгляд потемнел.

Вот это поворот! Ладно, хуй с тобой, будем общаться в твоем стиле:

– А ты кто такой, что бы с меня за слова спрашивать?

– М-м-м. – Кивнул, расставляя локти на столешнице, с убийственной иронией глядя недобро улыбающуюся меня. – Ну, давай, братан, падай на корты, я за семками и пивчанским метнусь, потом перетрем за жизнь, чо.

– Да я-то упаду и перетру. – Усмехнулась, отпивая почти остывший кофе и подбирая под себя ноги. – Только с кем, сама с собой, что ли? Раз мне ни с кем, кроме тебя, до-ро-гой мой, – максимально презрительно передразнила его, – парой слов переброситься нельзя, чтобы у тебя мысли в ебнутые дали не ускакали. Да без вопросов вообще! Я могу и сама с собой перетереть, ведь сто процентов по дороге за семками и пивчанским тебе братва твоя позвонит и домой дня через два приедешь в лучшем случае. Я как раз перетереть успею. Что, падать на корты-то?

– О. Май. Гад. – Картинно закатил глаза и с насмешкой в ровном голосе продолжил, – нет, ну давай все бросим! Я устроюсь клерком куда-нибудь, ты дома сиди у плиты. Вечерами уютненько вдвоем у телевизора, изредка по музеям-барам, на выходных дача, раз в год неделька в Турции. Давай жить как белые люди! И отношения по известному шаблону будут! Прости меня, пожалуйста, я же просто не знал, что ты из числа девочек-цветочков, которых надо мужским вниманием поливать, холить, лелеять, любоваться и думать двадцать четыре часа в сутки за нее и только о ней, и как можно чаще на руках носить кверху жопкой, чтобы удобнее было в нее целовать, и с опахалом и по возможности в поклонах кругами восхищенно бегать,  а то завянет быстро девочка-цветочек, а я буду горько плакать и корить себя, что недостаточно восхищенно кругами бегал, буду посыпать голову пепл… землей из ее горшка, – с такой долей яда выдал он, что меня порвало внутри, – дай мне шанс исправиться, умоляю! Я смогу тебе организовать такое развлечение, но только через… так, ну… четыре с половиной месяца и ненадолго. Уж извини, но у меня по минутам жизнь расписана, долго хуйней заниматься не смогу, но что-то мне подсказывает, что ты уже к исходу вторых суток взвоешь в четырех стенах в ожидании мужа с работы, которого надо накормить, омыть, обогреть, попиздеть с ним о бытовушничестве, и тихо-мирно лечь спать в обнимку, а потом снова так же день за днем. Хотя какой нахуй день за днем, у меня же дохуя времени будет, так что ты повесишься из-за меня с опахалами прямо к концу первых суток!  Чего ты меня взглядом сверлишь? Не прав я? Что молчишь-то, белый человек, мечтающий о простых человеческих радостях, сигнал с базы потеряла, что ли?

В общем, я думаю, что выплеснутый на него кофе он бы еще пережил. Но вот запущенная мною кружка отскочившая от его инстинктивно вскинутой руки, была последней каплей.

Потом я отчаянно спасала свою жизнь, прытко ускакивая из кухни и столовой в задорном поиске ближайшего помещения, где была дверь, которую можно запереть. Нашла. Рванула в ванную здесь же, на первом этаже и трясущимися пальцами все-таки успела щелкнуть замком до того, как о-опасность неизбежно смертоносная, пришибившая меня секундой назад взглядом, рванул дверь на себя. И уебал в нее с такой силой, что массивное дверное полотно горестно застонало.

– Открой. Открой, блядь, иначе дверь вынесу нахуй! – его утробное рычание, пока я крестилась и делала себе мысленную пометку заехать завтра в церковь, чтобы поставить свечку за здравие итальянцам за такое добросовестное отношение к своей работе, сейчас спасшей меня от мучительной гибели надежной преградой из цельнодеревянного массива, стойко вынесшего очень нехуевую по силе атаку разгневанного инопришеленца. А после взревела:

– Дверь вынесешь? Я тебе челюсть вынесу, если зайдешь! Оставь меня без полива своим мужским вниманием! Да подавись им! Вообще не догоняешь, о чем я тебе говорю! Так передернуть все! Охуеть! Еще додуматься ведь надо до такого! Дача и неделька в Турции!

– Дача будет в России, у белых людей нет дач в Турции. – С просто непередаваемым сарказмом из-за двери. – А у меня есть. Правда, не в Турции, а в Ницце. Ты не сильно расстроилась? Если что, могу продать ее и купить тебе дачу где-нибудь в Тамбовской области. На сдачу Тамбов и велосипед, будешь по выходным ездить в свои владения, Симба!

Вот сука!

Взгляд натолкнулся на алмазную пилочку для ногтей забытую мной на краю широкой мраморной стойки с интегрериванной раковиной. А думала, что забыла взять с собой. И глядя на нее, меня внезапно озарило, что она создана для того чтобы быть в заднице Истомина.

В общем, когда я распахнула дверь, у меня почти в ту же секунду онемела кисть от его хвата, мгновение и пилка выбита из пальцев, а меня намертво сжав в тисках, прижали к своей груди так резко, что воздух с шумом вышел из легких.

– Ну, и что это было? – гневное шипение на ухо. – Чего не сказала-то: ду ю вона ноу, хау ай гот зис скарс?

– Тебя же заводит мой стиль предварительных ласк с щекотками перьями? Вот хотела тебе в жопу воткнуть, это услуга для вип-клиентов! Оцените наш сервис!

– Я тебе сам сейчас в жопу воткну что-нибудь, – стиснул до боли, лягнуть толком не получалось, ему позвонили, а меня, отбуксировав в гостиную швырнули на диван, чтобы через пару секунд разговора завершить звонок и сообщить подскочившей на диване мне, – страстное секс-примирение отменено. Мне тут братва позвонила, вернусь через два дня в лучшем случае, но с семками и пивчанским, так что можешь падать на корты.

– Тяф-тяф! – изобразила щенячью радость, и  приложила руку к своей заднице, махнула кистью в пародии на виляющий хвост.

– Боже, как тебе идет! Можно почаще так? – умилился он, снимая джемпер заляпанный кофе и направляясь в холл.

– Два дня говоришь? Отлично! Позову Вадима, с ним перетрем... – «-ся шкурами» нечеловеческими усилиями сдержала.

Он резко остановился в арочном проеме гостиной. И я очень четко поняла, что пизданула лишнее и без шкур. И хвала всем богам, что не сказала фразу полностью.

Медленно повернулся и нутро сжалось под этим взглядом. Именно так он смотрел на Стрельникова. Именно так выглядел, когда Егор понял, что ему пиздец. Это чувство, когда холодит у виска. И ты прекрасно осознаешь, что и без контрольного… неминуемо.

– Повтори. – В его голосе нет эмоций. Вообще ничего нет, кроме неподъемного груза грядущих последствий.

Смотрела на него и понимала, кто сейчас передо мной.

Ярый.

Который гораздо старше своего биологического возраста. Старше не только по возрасту. Старше. Во всем.

Когда по инстинктам, по рецепторам ножевым безжалостно полосующим ударом. Колото-резанные раны, и из жизненно-несовместимых кровоточит, а кровь собирается в отчаянный вопль инстинкта самосохранения, что сейчас будет предупредительный, а если не среагируешь вовремя и как надо, то… на поражение.

В горле пересохло и разум подсказал выход. Упала обратно на диван, скрещивая ноги и исподлобья мрачно глядя на него:

– Ой, все. По тупому парировала, согласна.

Не сработало.

Медленно направился ко мне. Пульс участился, почти слился, когда коленом коснулся моих и медленно склонился, опираясь на руку, выставленную на спинку дивана над моим плечом. Прищурено глядя на меня очень тихим, но высекающимся в разуме шепотом:

– Только попробуй. Убью нахуй.

Сумасшедшее по силе прессующее и иссушающее веяние, таранящее до слома. До злости от того, что как с безвольной тупой шавкой, неосмотрительно тявкнующей на хозяина. Медленно подалась вперед, зло глядя в его глаза.

– Не провоцируй, Ярый. – Растягивая губы в злой улыбке. – Не советую. Или ты тоже не понимаешь, с кем связался?

Секунда глаза в глаза. Кто-то должен был сорваться. Било обоих изнутри. Било нещадно. Полосовало. Но снова звонок ему, непонятно кого спасший. Истомин отстранился и молча ушел переодеваться.