Соленая падь - Сергей Залыгин

Они оседлали коней и поехали на Сузунцевскую заимку.

Слева оставалась ложбина с кровлями села на самом дне, а два круглых озера, почему-то казалось, лежат выше этих кровель. Справа - все еще не остывшая от летнего зноя степь слегка переливалась в мареве, марево подымалось к облачному небу. Над камышами речки Па-духи дрожал утиный табун...

- Земли много-много хольдов, - снова сказал Андраши. - Очен. И вода неизвестное движение. Венгрия - не так. Венгрия - каждый капля движет в Дунай. Да. Советская власть всего мира - хорошо. Советская власть Венгрия хорошо очен. Да? Интересно, какой газетт сегодня Венгрия? Интересно, да?

Встретили разведчика Звягинцева.

Еще недавно Звягинцев служил в полку красных соколов, и Петрович и Андраши знали этого лихого солдата. Теперь он был в армейской разведке.

- Сем дён отслужу - на два дни домой, в отпуск! - И Звягинцев еще козырнул Петровичу, взяв под красный лоскуток, пришитый к папахе. - А какие нонче новостя, товарищи командиры?

- Новости - у разведчиков! - ответил Петрович, тронув поводья.

- Разведка, сказывают, узнает от баушки Лукерьи. Когда баушке стает известно - от ее и мы знакомимся. Ну, что говорят-то?.. Говорят: нонче бомбу бросили в главный штаб...

- Бомбу? Какую? Кто?

- Нашу, партизанскую. Сказать, даже эскадронную, таких больше ни у кого и нету, как у мещеряковских эскадронцев. По фигуре - бутылочную, только без капсюля.

- Озоровал кто?

- Когда без капсуля - ясно, озоровал. Поглядеть, как главный штаб в окошки прыгать будет.

- А кто в штабе был в тот момент?

- Много было. Мещеряков были, Брусенков. Вся прочая служба.

- Что же - Мещерякова и хотели испугать?

- Ну, навряд ли. Тот не сильно из пужливых. Они у бати у нашего на квартире стоят - товарищ Мещеряков. Когда не в отлучке - батя с его глаз не спускает, ровно с малого ребенка. Удивительно даже. Нет, на главкома - кто на его замахнется? Жить каждому охота. Вернее всего, на Брусенкова из армейских кто-то хотел поглядеть, ну и мадамой интересовались, как мадама через окошки прыгать будет? Не близко прыгать - два етажа!

- Какая еще "мадама"?

- Одна у их. Черненькая. По обличию и по фамилии. Либо не знаете?

- Ну, а белые наступают?

- А что им делать? Может, они и не сильно хочут, солдаты, так офицерство их гонют. Рабы!

Звягинцев хлестнул коня, задымил по дороге пыльным следом.

Версты две оставалось до Сузунцевской заимки - встретился Довгаль...

Петрович еще издали его узнал - у того особенная была посадка в седле, ни с кем не спутаешь: правым боком вперед, всем корпусом назад... Руки при этом Довгаль держал на груди, в одной - повод, в другой - шапка. Он любил подставлять простоволосую голову под ветер и солнце.

Этой своей посадки Довгаль стеснялся на людях, проезжая деревней усаживался прямо, как все люди, но покуда бывал один, где-нибудь в поле, его можно было из тысячи проезжих отличить.

Поравнялись. Андраши заулыбался, тоже сбросил картуз с головы:

- Хороший дни, товарищ Довгаль! Хороший здоровья! Хороший обед! Да?

Довгаль в ответ вынул из-за пазухи газету.

- Еще - вот!

- А как же! Слушай, Довгаль, это не ты ли нынче собираешь нас? спросил Петрович.

Довгаль повернулся к нему лицом - открытым, веселым:

- Я! Я и собираю!

- По какому случаю?

- То есть?

- Какие решать вопросы? Кто вопросы ставит?

Довгаль подумал и сказал:

- Вопросов - их множество! Есть очень серьезные. - Проехав еще несколько шагов, он прикрыл глаза и стал говорить громко, в такт словам поднимая правую руку с шапкой: - "В жизни человечества наступают времена, когда революция становится необходимостью. Народное сознание, народная совесть восстают! Буря очищает мир от плесени, вдыхает жизнь в оцепеневшие сердца, приносит человеку благородство и героизм, без которых человек разлагается!" Когда хотишь - я и дальше, и дальше, и дальше могу все сказать. До слова! До единого! Всю газету, как есть - всю!

Петрович удивился:

- Не может быть?

- Заучивать нисколь не надо, а будто бы я сам все, до слова, написал! Вот она - общая и великая идея: один сказал, а другой уже за собственное принимает! Тысячи и мильоны принимают. - И Довгаль резко обернулся в седле: - Скажи, товарищ Петрович, скажи, пожалуйста, вообще-то годный ли я к идейной работе? К самой к высокой политике?

Петрович усмехнулся и сказал:

- Ну, как же, Лука, дорогой товарищ, тебе ответить? Я думаю - годный...

- И совершенно правильно ты говоришь, Петрович! Я нынче страшно как переживаю идею, как овладела она мною! И всех других я тоже хочу заставить проникнуться до конца!

- Слушай, Лука, - всех ли ты собрал нынче? Будет ли главный штаб, Брусенков? И товарищ главком?

- Они обои должны быть обязательно и во что бы то ни стало. Потому что у их случилось разногласие. Но только не может быть, не может получиться, чтобы они не нашли между собой общее. Как это может, когда они одной идеи? Тысячи, мильоны друг друга понимают, а двое нет?

- Что за недоразумение?

- Не будем в этом деле покуда ворошиться. Боязно не так что-нибудь сказать! Выслушаем их обоих - это лучше всего. И ни одного чужого, безыдейного при этом на их глядеть не будет, только истинно свои люди!

И тут Довгаль стал приглядываться к дороге, проходившей в стороне, самой кромкой бора. Стал беспокоиться.

- Кого заметил? - спросил Петрович.

- Вон-он там коробок видишь, да? Коробок, в серого запряженный, и тоже - куда? Тоже на Сузунцевскую заимку держит!

- Чужой?

- Хуже чужого - Никишка Болезин. Один, а все-таки к нам проникает. Может всю среду попортить.

Солнце опускалось к горизонту, озаряя небо ясным, прозрачным светом, выпукло проступали перед глазами бревна заимочных амбаров, угловые врубки, пеньковые жгуты между бревнами...

И сосны вокруг заимки - огромные, столетние, и сосновый подрост, едва достигавший нижних ветвей материнских деревьев, тоже были омыты тем же светом... Между этими соснами и жердяной изгородью и расположилось собрание.

Сидели на земле по-татарски. Стояли, прислонившись к соснам. На пеньках устроились.

- Наше партизанское движение - это пожар, - говорил Довгаль, стоя на перевернутой колоде, показывая руками пламя, как все выше и выше оно вздымается. - И нету против силы, чтобы загасить его! А чтобы еще пуще на весь мир раздуть, такая сила есть, это мы с вами - партийцы! Кто нынче устраивает повседневную справедливость? Мы с вами устраиваем ее, коммунисты-большевики! Отсюда каждому из нас нужно запомнить: при конфискации имущества партийцам не брать совсем или брать в последнюю очередь, что останется, и только в самом крайнем случае. Если кто из партийцев имеет нынче среднее хозяйство и даже смахивает на зажиточного, а сделается бедняком - на это нечего злопыхать. Чтобы в точности понять интерес бедноты и пролетариата - самому бедняком быть даже полезно. А то находятся личности, они за бедняков, а сами не нюхивали бедности. Даже в буржуазном классе находились идейные представители - они отдавали состояние на революционное дело. Добровольно. А у нас встречаются по сю пору партийцы - он первый руку кладет на общественное. Позор! Я приведу один только, совершенно негласный пример. Никишка Болезин на солодниковском базаре картинку купил. С тремя конными богатырями. Я его встретил у поскотины, у Знаменских ворот. И какое же он дал объяснение поступку? Он кобылу понужнул, сказал, что картина никого не касается. Купленная за свои, и вопрос исчерпан. Уже после стал объяснять, что до революции она в десять разов стоила дороже, а нынче он взял ее за полтора пуда муки простого размола.

Товарищи! Я спрашиваю: может, мы революцию делаем того ради, чтобы после партийцы картинки подешевше покупали? Может, для этого мы и свою и чужую кровь проливаем? Да ежели мы, все члены нашей самой чистой в мире партии, увешаем избы свои картинками, не глядя, что сосед, может, в ту минуту о куске думает и вообще в два, а может, и в три раза в имущественном положении меньше тебя имеет, - какое мы покажем тогда движение к своему будущему, к свободе, к равенству и к братству? Ведь ежели мы способные только других агитировать, а сами будем больше всех руками своими брать так мы не то что коммунизм устроим, мы его навек тем самым погубим? Ведь идея - она же не сама по себе, ее глазами не углядишь, руками не нащупаешь, она - это мы с вами! Она для всех масс такая и есть, какими мы с вами для них являемся. Мы - члены партийной ячейки! Нас - горстка, а мы большевиками себя называем, ничуть не стесняемся перед любой массой. Почему? Потому что все светлое и большое в людях мы на себя берем и не глядим, что нам от этого тяжельше других будет, не жалуемся, тяжестью своей не хвастаем... Но замыкаться с картинкой в своей избе - это недопустимо, и для всех нас это немыслимый пример! За идею, хотя бы за самую справедливую, себя не спрячешь сроду - глупая мысль! Наоборот, ты завсегда наперед ее идешь, а она уже за тобой следует, за каждым твоим шагом!..