Ангелы Ойкумены - Генри Олди

Угомонить демона мести стоило превеликого труда. Опустив тесак, который Джессике так и не удалось отнять, матушка Бланка с тоской взглянула на Юдифь (жаркое! О-о, жаркое с розмарином…) и произнесла с величием королевы:

– Через час я подам обед.

– Через час нас здесь не будет, – прохрипела Джессика. В боку кололо, под ребрами плясал гад-танцор, вертел шляпу на пальце. – Я приглашаю вас в ресторан, дон Луис. Вас тоже, матушка Бланка. Столик заказан, ждет нас.

– Стара я по кабакам хаживать…

Движением руки дон Луис велел женщине замолчать.

– «Кеарот»? – спросил он. – В гематрийском квартале?

– Вы знаете? – удивилась Джессика. – Откуда?

Драматург вздохнул:

– В Эскалоне сейчас работают две ресторации и одно кафе. Все три – в кварталах, принадлежащих лидер-расам Ойкумены. Кварталы под охраной, голодным туда не прорваться. «Кеарот» у гематров, «Venite ad me omnes» у помпилианцев, «Манджаро» у вехденов. Вход по паспортам и особым приглашениям. Остальные заведения закрыты по причине отсутствия продуктов. Вы не вехденка и уж точно не помпилианка. Вы и на гематрийку-то не слишком похожи, но я имел смелость предположить… Кобра-телохранитель? Клянусь пылью кулис, это выдумка гематров!

– Клянусь пылью кулис, – повторила Джессика. – Надо будет рассказать дедушке.

– Он литератор?

– Нет, он банкир. Но он обожает художественные образы. Он ими лечится.

И Джессика Штильнер получила большое, чистое удовольствие, видя, как Луис Пераль – Чудо Природы, если верить энциклопедии! – не находит, что ответить. Туше́, подумала она. В самое сердце.

– Приятно видеть сеньориту, достигшую полного удовлетворения, – дон Луис раскланялся. Настроение собеседницы он читал, как открытую книгу. – Рад, что в этом поучаствовал. Я с благодарностью принимаю ваше приглашение. Было бы чудовищной несправедливостью огорчить вас именно сейчас, когда вы на пике ликования. Мы, артисты, похожи на бродячих собак. Мы никогда не отказываемся от брошенной кости. Иначе мы давно бы лишились всех покровителей, а в нашем положении это – непозволительная роскошь. Кроме того, у меня текут слюнки при одной мысли о «Кеароте». Надеюсь, после этого вы позволите мне нырнуть за жемчужиной для вас? В качестве платы за обед?

– Я возьму другую плату, – Джессика уложила рюкзак плашмя, чтобы Юдифи было удобней заползти обратно. – Вы поможете мне найти дона Фернана. Я говорю о маркизе де Кастельбро.

– Вы точно ученица моего сына? – с внезапной холодностью спросил дон Луис. – Я ведь могу и проверить.

– Да, точно.

– И вы ищете маркиза де Кастельбро?

– А что вас удивляет? Они с Диего – большие приятели. Когда я в последний раз видела маркиза, Диего был гостем в его усадьбе.

Туше́, сказала себе Джессика во второй раз, любуясь выражением лица дона Луиса. Туше́ сто процентов. И мы кое-что умеем.

Как они тут ориентируются?

Коллант огибал крайне неприятного вида болото, держась в полусотне шагов от топкого края. Язык не поворачивался назвать его «берегом». Берег – это у моря, реки, у озера, в конце концов! А тут неровная полоса зеленовато-бурой грязи, обманчиво подсохшей сверху. Дальше грязь делалась влажной и скрывалась под слоем гнилой, стоячей воды. Гиблое место: ни ряски, ни кувшинок, ни единой зеленой кочки. Скакнула бы в воду лупоглазая лягушка, взлетела бы цапля из камышей – нет лягушек, камышей, цапель. Комаров, и тех нет. Нечему тревожить мертвую гладь, мертвую тишину. Даже топот копыт звучал глухо, словно копыта лошадей обернули войлоком.

Трясина. Топь. Смрад.

Миазмы разложения пропитали все вокруг. Взять правее? Степь там холмистая, но проехать, сохраняя выбранное направление, можно…

– Мы идем по краю черной дыры.

Гиль Фриш читал мысли Диего. Как не прочесть, если на лице все написано?

– Зачем?

– Наберем разгон в гравитационном тоннеле. Сэкономим силы. Помните ваш первый полет? Тот же принцип. Только там были две звезды, а здесь – черная дыра и малое шаровое скопление. На картах оно называется Нефритовый Улей.

Диего глянул на степь, вздыбленную холмами. Моргнул: улей? Рой! Не старый знакомец, а иной, могучий рой звездных светляков. Он сиял по правую руку, подмигивал тысячью глаз, россыпью драгоценностей: теплый перламутр, червонное золото, кровавый багрянец рубинов, тусклый блеск серебра… Слева клубилась тьма, аспидное ничто. Из него не пробивалось наружу ни единого лучика света. Чернильная клякса-великанша сорвалась с дьявольского пера, упала на просторы Ойкумены, скрыла дальние звезды, жадно поглощая все, что оказалось поблизости: энергию, материю, свет…

От Улья веяло теплом весны. От кляксы тянуло могильным холодом. Свет и тьма, рай и ад, и коллант – посередине.

Вернулись степь и топь. Лишь сейчас Диего разобрал: вдали болотная гниль закручивалась воронкой, гигантским водоворотом – о подобных чудесах болтают моряки, побывавшие «на краю света». По идее, воронка должна была всосать всю болотную воду, обнажив илистое дно. Однако…

Лошади шли размашистой рысью. Коллант набирал скорость. Сечень остался позади, закончилось и болото – век бы его не видеть! В лицо ударил свежий ветер, напоенный чабрецом, полынью и лавандой. Степь сделалась плоской, как стол: скачи – не хочу! На горизонте вырастала новая цепь холмов, куда крупнее оставшихся позади. Выветренный известняк склонов, ржавые пятна лишайника…

– Я помню это место! Мы здесь проезжали…

– Профессор велел, мы выполняем, – Пробус обернулся на скаку. – Повторяем путь на Хиззац. Надеюсь, ваша невеста скоро объявится. Приготовьтесь, золотце!

Легко сказать, подумал маэстро. Сколько мы уже скачем: два часа? Три?! Карни не было, не было и роя. Диего весь извелся, вертясь в седле. Пару раз ему чудилось смутное движение на границе видимости, но призрак исчезал раньше, чем Пераль успевал сфокусировать взгляд. Что, если Карни не появится? Что, если рой погиб?! Украдкой косясь на спутников, маэстро видел: коллантарии полны беспокойства. Все повисло на волоске. Если Карни не возникнет прямо сейчас…

Мар Яффе с профессором Штильнером улетели на Хиззац, намереваясь встретить коллант в конечной точке маршрута. Три дня вынужденного безделья. Ожидание: томительное, выматывающее жилы. Бесконечные часы, проведенные в вирте: Эскалона, Бравильянка, Сиккада… Если бы Диего мог, он бы разорвал, разрубил себя надвое! Безродный эмигрант Пераль бросал бы вызов Божьему промыслу, пытаясь оживить мертвую девушку; мастер-сержант Пераль уже летел бы на Террафиму, повинуясь долгу солдата. Увы, маэстро – целому, неделимому! – была доступна лишь жалкая иллюзия сопричастности. Диего презирал себя, честил последними словами – и с трудом отрывался от коммуникатора, когда Прохор, добрая душа, силой утаскивал его обедать.