Жизненный план - Лори Нелсон Спилман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он необыкновенный. Вчера вечером, когда мы ехали из аэропорта, он, несомненно, хотел, чтобы я провела с ним ночь, но, когда я объяснила, что мне надо забрать Райли, что я устала и хочу выспаться в своей постели, он все понял и не стал настаивать. Мне кажется, Герберт Мойер тот мужчина, которого смело можно назвать джентльменом. Кроме того, он ухаживает за мной так, как ни один парень в моей жизни. Герберт всегда открывает дверь, отодвигает стул… Уверена, если я попрошу, он будет носить мою сумку. Я никогда не встречалась с таким внимательным и заботливым мужчиной.
Так почему же я не схожу с ума от любви к нему? Внешне он не менее привлекателен, чем Эндрю, неэгоистичен, добр. Разве не такого человека я искала? Стыдно признаться, видимо, я не создана для таких отношений, поскольку ухаживания Герберта вызывают во мне раздражение. Похоже, наиболее комфортно я буду чувствовать себя с людьми, подобными Чарльзу Боулингеру и Эндрю Бенсону, в окружении, к которому привыкла с детства. Но я не хочу позволить прошлому разрушить мое будущее. Я не настолько глупа, чтобы не понять, что такие, как Герберт Мойер, сейчас встречаются так же редко, как неподдельные сумки «Луи Вуттон».
Впереди виден мой новый дом, и я отпускаю Райли с поводка. Еще в дверях я замечаю мигающую красную лампочку на телефоне и вспоминаю, что Герберт просил меня помочь выбрать барные стулья. Видимо, ему не терпится встретиться. Я прохожу в дом и прослушиваю сообщение:
«Брет, это Джин Андерсен. У Санкиты начались роды. Я везу ее в Кук-Кантри-Мемориал. Она хочет вас видеть».
Глава 25
Кровь ударяет в голову. Придя в себя, я несусь в квартиру Селины и Бланки, умоляя присмотреть за Райли, а по дороге в больницу звоню Герберту.
— Привет, — говорит он. — А я только собирался тебе звонить. Ты сможешь быть готова через час?
— Тебе придется ходить по магазинам без меня. Я еду в больницу, у Санкиты начались роды.
— О да, конечно. Я могу чем-то помочь?
— Молись. Ей оставалось еще семь недель, я очень переживаю за ребенка.
— Да, да. Позвони, если понадобится помощь.
Я притормаживаю у въезда на территорию клиники и сворачиваю на стоянку.
— Спасибо, Герберт. Я позвоню сразу, как смогу.
Я убираю телефон в сумку, в очередной раз поражаясь доброте Герберта. Эндрю никогда бы не понял, зачем мне быть здесь с Санкитой, а еще заставил бы меня испытывать муки за то, что я расстроила его планы. Герберт настоящий принц из сказки, другого мнения быть не может.
Мисс Джин поднимается мне навстречу, едва я открываю дверь в комнату для ожидания. Она берет меня за руку, и мы вместе выходим в коридор.
— Все плохо, — говорит мисс Джин и смотрит на меня красными глазами с набухшими веками. — Врачи решили делать кесарево сечение. Уровень калия очень высокий, они опасаются остановки сердца.
Об этом и предупреждала нас доктор Чан.
— Как ребенок?
— Встревожен, как все перед рождением. — Она прикладывает к носу платок. — Это не должно случиться. В этой девочке столько желания жить, желания воспитывать ребенка. Она не может умереть.
— Они не умрут, — говорю я уверенно. — Не теряйте надежды, все обойдется.
Мисс Джин поворачивается ко мне и поднимает бровь.
— Вы, белые, считаете, что каждая гроза заканчивается радугой в небе. С черными все не так. Наши истории редко бывают со счастливым концом. Вы тоже сейчас это понимаете.
Я смотрю на нее с ужасом и отступаю назад.
Через двадцать минут в комнату для ожидания входит хорошенькая блондинка и снимает марлевую маску. Она похожа скорее на девушку из группы поддержки, а не на врача, работающего в операционной.
— Санкита Белл? — произносит она, исследуя взглядом комнату.
Мы с мисс Джин вскакиваем и встаем перед ней.
— Как она? — не выдерживаю я. Сердце бьется с такой силой, что я едва могу дышать.
— Я доктор О'Коннер, — представляется блондинка. — Мисс Белл родила девочку весом два фунта четыре унции.
— Здоровенькую? — хрипло спрашиваю я.
Доктор О'Коннор вздыхает:
— Ребенок недоношенный, легкие до конца не развиты. Пока она не сможет дышать самостоятельно, будет находиться в специальном кувезе. — Врач замолкает и качает головой. — Учитывая все обстоятельства, это просто чудо, что она жива.
Я закрываю рот ладонью и плачу. Чудо произошло. Я должна сказать об этом Джин, но сейчас не время.
— Мы можем увидеть Санкиту?
— Ее переводят в отделение интенсивной терапии. Пока вы дойдете, ее уже перевезут.
— Интенсивной терапии? — Я пытливо вглядываюсь в лицо врача. — С ней ведь все будет хорошо, правда, доктор?
Доктор О'Коннер слабо улыбается:
— Если уж мы стали свидетелями одного чуда, почему не надеяться еще на одно.
Мы с Джин едем, кажется, в самом медленном на свете лифте на пятый этаж.
— Давай же. — От нетерпения я силой давлю на кнопку.
— Вам лучше смириться.
Горечь в голосе Джин заставляет меня вздрогнуть и повернуться к ней. В ярком свете больничного лифта каждая морщинка на ее лице видна особенно четко. Черные глаза смотрят на меня не моргая.
— Санкита умирает. Ее дочь вот-вот умрет.
Я отворачиваюсь и смотрю на кнопки с номерами этажей.
— Может, все еще обойдется, — шепчу я и прижимаюсь к стене, обхватив руками голову. — Я не могу… Не хочу. — Из глаз льются слезы бессилия.
Джин поднимает голову и смотрит на табло под потолком.
— Я предупреждала ее, что вы можете не захотеть растить ребенка-полукровку.
Меня словно пронзает электрический разряд. Я чувствую его силу всеми нервными окончаниями.
— Цвет ее кожи совершенно ни при чем, вам ясно? Ни при чем! Для меня большая честь уже то, что Санкита думала о том, чтобы доверить мне ребенка. — Я сжимаю пальцами горло, мне кажется, я задыхаюсь. — Но Санкита будет жить. Они обе будут жить.
* * *Шторки у кровати Санкиты задернуты, жалюзи опущены, и в палате мигает лишь свет приборов с бесконечными трубками и проводами. Она спит, приоткрыт рот, и временами судорожно глотает воздух. Отекшее лицо раздуто, словно волдырь, готовый вот-вот лопнуть. Веки потемнели, будто их измазали углем. Я беру Санкиту за руку и убираю волосы с кажущегося безжизненным лица.
— Мы здесь, милая моя. Отдыхай.
Джин суетится, поправляя одеяло и подушки. Через несколько минут она, обессилев, становится рядом и смотрит на Санкиту.
— Езжайте домой, — шепчу я. — Мы уже ничем не можем помочь. Я позвоню, если она придет в себя.
Мисс Джин смотрит на часы.
— Мне надо возвращаться в приют, но прежде следует проверить, как там малышка. Идите, я побуду пока с Санкитой.
От детского «инкубатора» меня отделяют стеклянные двойные двери. Я подхожу к симпатичной медсестре за стойкой.
— Чем могу помочь? — улыбается она мне.
— Я хотела бы увидеть… — я замолкаю, осознав, что у девочки еще даже нет имени, — дочь Санкиты Белл.
Медсестра смотрит так, словно никогда не слышала имени Санкиты Белл, но затем кивает:
— Она только что поступила, верно? Бездомная?
К горлу подкатывает тошнота. Рожденному меньше часа назад младенцу уже навесили ярлык.
— Да, Санкита Белл, — с трудом лепечу я.
Девушка берет трубку телефона, и буквально через минуту появляется черноволосая женщина с папкой в руках. Ее хирургический костюм украшен лицами героев мультфильмов Диснея.
— Добрый день. Я Морин Марбл. А вы кто? — интересуется она, открывая папку.
— Брет Боулингер. Учительница Санкиты.
Женщина пробегает глазами что-то написанное на листе.
— А, да. Санкита указала вас как попечителя. Пройдемте в кабинет.
Раздается резкий звук, и тяжелая дверь распахивается. Я иду за Морин Марбл по ярко освещенному коридору.
— У нас девять палат для новорожденных, в каждой по восемь детей. Дочь Санкиты в палате номер семь.
Я вхожу в просторную комнату и вижу пожилую пару, разглядывающую в люльке, вероятно, внука или внучку.
Передо мной восемь кувезов, на некоторых яркие таблички с именами. «Исаак». «Кейтлин». «Тейлор». Я замечаю несколько семейных фотографий на прозрачных стенках и вязаные детские одеяльца — явно не собственность больницы.
Морин указывает на одиноко стоящий в углу кувез, не украшенный заботливыми и любящими руками.
— Вот она.
Подхожу и разглядываю табличку: «Девочка». Жмурюсь от боли. Хорошо, что не написали «Бездомная девочка».
Я смотрю сквозь прозрачную стенку на крошечную девочку, длиной не больше канцелярской линейки, в кукольного размера памперсах и розовом чепчике. От груди и живота тянутся белые толстые трубки, в вену на ноге вставлена игла, соединенная с капельницей, две тонкие, словно червяки, трубки вставлены в ноздри, крошечное личико закрывает прикрепленный двумя полосками аппарат, очередная трубка от которого уходит в рот.