Экран наизнанку - Леонид Марягин

- Лезь сюда, - позвал он.

Ленька поднялся на полати.

- Смотри, - Кулик отодвинул доску - посыпались опилки. Из опилок он извлек что-то, завернутое в некрашеный брезент, и развернул.

В брезенте лежали густо смазанный, но все равно поблескивающий воронеными плоскостями "вальтер" и пяток патронов к нему.

Ленька не спросил, откуда это. Но Кулик без слов понял его взгляд и объяснил:

- Соседний сарай - Максима. Я хотел клетку сделать больше. Стал прибивать, а доска шатается. Я нажал - доска повернулась, а там - вот это. Будешь махаться? Ты же стрелок!

- Но машина-то Максима, а не твоя. Ты хочешь ее махать? - Ленька испытующе смотрел на Кулика.

- А Максиму десять лет дали за "Гастроном". Когда он еще появится!

- Ну, смотри! - пожал плечами Ленька.

Ленька в темной коммунальной ванной комнате, превращенной жильцами в кладовку, под светом фотоувеличителя собирал "вальтер". Собрал, взвел, нажал на курок. Удовлетворенно ухмыльнулся. Сунул "вальтер" в черный пакет, пакет - в коробку из-под фотопластинок, коробку - под доску увеличителя. И выключил свет.

Кулик стоял на крыше, победно глядя в артиллерийский бинокль: его голубка лихо вела за собой чужака.

Ленька сидел рядом с голубиным лотком и смотрел в небо, прикрыв глаза козырьком ладони.

- Кулик, иди сюда! - донеслось снизу. Кулик подошел к краю крыши.

На травке, между сараями, расположилась компания - столом служил дощатый ящик. Костя Коновалов сидел возле него на табуретке, остальные - на травке.

- Кого ты привел? - спросил Костя, расстегивая рубаху с вышивкой по воротнику и застежкой - "расписуху", как именовалась она на местном наречии.

- Это Ленька. С Крутого. Учится в первой школе, - доложил Кулик.

- Зови его сюда! - скомандовал Костя.

Ленька подошел.

- Выпьешь? - ощупывая взглядом долговязого чернявого парня, спросил Костя.

- Выпью.

Кто-то из сидевших на траве передал полный граненый стакан водки Косте, тот - Леньке.

Все замолкли в ожидании потехи.

Ленька влил в себя содержимое стакана.

- Еще! - то ли предложил, то ли скомандовал Костя.

Ленька выпил еще.

- Ну как? - поинтересовался Костя.

- Нормально, - выдавил Ленька через силу.

Присутствующие заржали.

- Закуси, - Костя протянул ему тоненькую стрелку лука.

Парень с сомнением - разве этим закусишь - повертел лук в руках.

- Кто я? Не догадываешься? - спросил хозяин компании в "расписухе". Я Костя Коновалов. Держу город. Не боишься со мной говорить?

- А что я сделал, чтобы бояться?

На траве заржали:

- Что он сделал!!! А тут и делать ничего не надо!

- Шпана, тихо! - приказал Костя. - Наливай!

И снова протянул стакан.

- Больше не могу. - Ленька икнул.

Вокруг опять заржали.

Костя выпил сам, неторопливо закусил:

- "Смерть Ивана Ильича" читал?

- Читал, - ответил Ленька без энтузиазма.

- Понравилось?

- Нет.

- Почему?

- Страшно.

Компания потешалась.

Кулик наблюдал за этой потехой, сидя на краю крыши сарая и оглаживая голубя.

Какой-то, с масленой челкой, показал пальцем на Леньку:

- Ему страшно!

Костя повернул голову - и все стихло.

- Ты приходи сюда, мы с тобой про Ивана Ильича потолкуем. Заметано?

- Заметано. - Хмель достал Леньку, и он охотно согласился, лишь бы прекратить разговор и ровненько уйти.

Фотокор, склонившись к видоискателю широкопленочного аппарата, установленного на залихватском штативе с обтянутыми кожей ножками, "организовывал" ребят в композицию:

- Ты... вот ты... голову левее и на меня. Так. Теперь ты - чуть-чуть пригнись или... поменяйся вот с ним местами - он ниже...

Ребята стояли в основном затылками к фотографу, фасом в кадр был обращен только Звонилкин, благородно поблескивая очками.

- Очки снимите, - распорядился фотограф.

Учитель поспешно выполнил указание и осведомился:

- Может быть, включить подсвет?

За его спиной красовался фанерный стенд с десятком машинописных колонок, прикрепленных кнопками, а поверху стенда - стеклянная полоска с надписью "Литературная газета". Собственно, во имя выпуска этой школьной затеи и происходила инсценировка.

- Включите, включите подсвет, - не сразу и снисходительно согласился фотокор.

Звонилкин сделал несколько шагов вдоль коридора, оказался у портрета Берия (портреты членов Политбюро висели в полном составе, Берия - был не ближним к газете, но за ним на стене располагалась розетка).

Учитель просунул руку за портрет, нащупал болтавшийся штепсель и воткнул его в отверстия розетки.

Надпись "Литературная газета" осветилась.

- А для какого издания нас снимают? - поинтересовался Витек Харламов. - Для центрального органа или для "Известий"?

Почуяв подвох в вопросе, ребята заулыбались. Вместе со всеми и Ленька, отставленный в край композиции по причине высокого роста.

- Любое издание - орган нашей партии, - пресек иронию Георгий Матвеевич и добавил: - Местная "Правда" - тоже!

Но Витек не унимался.

- Кого мы сейчас изображаем?

- Читателей.

- Выходит, мы сами это писали и сами читаем?

- Это закономерно, - парировал учитель, - любой автор читает свое произведение после публикации.

- Замерли, - скомандовал фотокор и надавил на кнопку тросика. - Еще замерли. Спасибо.

Композиция рассыпалась. Фотограф с треногой под мышкой подошел к Звонилкину:

- Как подтекстуем снимок?

- Напишите: "Литературный кружок клуба старшеклассников выпустил свою газету..." Виктор! Харламов! - вспомнив что-то, Георгий Матвеевич позвал уходившего. - Вернись!

Фотограф ретировался, а его место возле учителя занял Харламов.

- Ты сегодня очень разговорился - подежурь у газеты. В шесть часов выключишь подсвет и - свободен!

Звонилкин надел очки и с достоинством удалился, а Витек тоскливо смотрел на сияющую надпись "Литературная газета".

- Лень, у меня эти разговоры про литературу - вот здесь! - Витек Харламов, выходя из школьной двери к ожидавшему другу, провел ребром ладони по горлу.

- Тогда зачем ходишь?

Витек замялся.

- Зачем? Ну ладно, тебе скажу. Только тебе. - Он погрозил Леньке пальцем. - Из-за Фаи.

Фаей звали девушку-очкарика.

- А ты-то зачем? - в свою очередь поинтересовался Витек.

- Я... Ну, в общем, мне это для будущего института не помешает...

- Для какого?

- Тайна.

- И от меня?

- Даже от тебя.

- Ну, твое дело - можешь не говорить. - И Харламов пошел косолапя.

- Вить! - позвал вдогонку Ленька.

- Да иди ты! - отмахнулся, не поворачиваясь, обидчивый Витек.

Во дворе, на врытом в землю дощатом столе, играли в дрынку человек шесть Ленькиных ровесников явно не школьного вида. Подошедший Ленька спросил:

- Почем?

- По гривеннику, - ответил тасующий карты Сидор.

- Сдавай мне. - Ленька пошарил в кармане и положил на кон монетку.

- Да вали ты со своим гривенником, фитиль догорающий! - И сидевший под последнюю руку Котыша зашвырнул Ленькину ставку в пыль двора.

Ленька сжал зубы и ушел, не подняв монетки.

- Зря ты его погнал, - заметил Сидор, сдавая карты, - мы бы его раскрутили.

- Да чо его крутить, ему мама Сара рупь на кино дает, - пробросил Котыша, сосредоточенно "вытягивая" свои три карты.

- Что случилось? - спросила мать, красивая полнеющая брюнетка, заметив кислое выражение сыновнего лица.

- А почему что-то должно случиться? - дерзко ответил он.

- Потому что, когда ты приходишь со двора, я жду неприятностей.

- Я не со двора, а из школы, где, - он откровенно кривлялся, "постигаю премудрости литературы".

- Когда отец дома, ты так не разговариваешь!

- Посоветуй отцу сидеть дома! - И сын выскочил из комнаты.

- Та що ж вы! - запричитала бабушка. - Один казав, другой перемовчав!

- Не вмешивайтесь! - пресекла мать.

Костя Коновалов, зажав в тиски металлический стержень, орудовал крупным напильником.

- Значит, страшно... - Он обращался к Леньке, сидевшему на пороге сарая, после каждой его фразы следовало резкое скрежещущее движение инструмента, как бы ставящее точку к сказанному.

- Да нет... - неопределенно ответил Ленька. - Просто очень здорово написано приближение Ивана Ильича к смерти.

- Потому и называется "Смерть Ивана Ильича". Только Толстой писал про другое.

- Откуда ты знаешь, про что он писал? - усомнился парнишка.

Костя пресек сомнения:

- Я-то знаю. Я на строгаче всего Толстого прочитал.

- Всего?

- Десять томов.

- Про что же он писал? - За спиной Леньки светило солнце, зеленела трава, и ему уже не хотелось длить разговор, но уйти он не рискнул.

- Про то, что все - бляди! - резанул напильником Костя.

- Ну, может, и не все, - вяло возразил парнишка.

Костя разжал тиски, поднял к глазам стержень, на конце которого образовался крючок вроде вязального.

- Ты Еську-убивца хоронить ездил?

- Какого Еську?

- Сталина. Иосифа.

Так вождя при Леньке называли впервые, и он растерялся.