Океан. Выпуск второй - Владимир Алексеев

Должно быть, именно тогда у нее и созрело решение стать врачом. Ох, если бы я знал об этом тогда! Да я бы на пушечный выстрел не подошел к рыжему псу, невольному виновнику нашей теперешней разлуки.

…По кораблю звонко рассыпались трели колоколов громкого боя, горнист заиграл «большой сбор», и по всем палубам и трапам загрохотали сотни пар ботинок. Но вот топот стих, с кормы донеслись короткие слова команд, и вскоре все стихло, слышалось лишь легкое шипение пара да звонкие шлепки воды у борта. До подъема флага оставалось ровно пять минут, и я направился на ют.

Ритуал повторялся ежедневно, все было рассчитано до десятых долей секунды, и когда я, выслушав доклад старпома, поздоровался с матросами и старшинами, выстроившимися вдоль обоих бортов, пожал руки офицерам и занял свое место на правом фланге, с сигнального мостика крикнули «исполнительный до места», и голос вахтенного офицера, усиленный динамиками, загремел над гаванью:

— На флаг и гюйс смирно!

Привычно повернув голову к флагштоку, я с удивлением увидел, что на фалах стоит матрос Мельник. Старшина первой статьи Смирнов даром времени терять не любит, вот и сейчас решил испытать молодого матроса на таком ответственном деле. От волнения у Мельника дрожат руки, но на замерших в строю матросов он поглядывает горделиво: вот, мол, какое доверие мне оказали.

Что ж, понять состояние молодого матроса нетрудно. На флоте поразительно живучи традиции, свято соблюдаются ритуалы и обычаи, заведенные еще во времена парусного флота, и самый торжественный из них — подъем флага.

Когда флаг распахнется, как сине-белое облако, и затрепещет на ветру, заструятся в голубом небе красная звезда, серп и молот, в тебе каждый раз поднимается волнение, которое и с годами не становится привычным, тебя наполняет торжественная гордость. И эта торжественность живет в тебе весь день, несмотря на то что в суете буден бывают не только радости, но и огорчения.

В этот день огорчения начались с самого утра.

Должно быть, старшина первой статьи Смирнов долго тренировал Мельника, и молодой матрос поднял флаг именно с тем шиком, каким отличаются опытные сигнальщики. Но когда полотнище флага распахнулось, все невольно ахнули: голубая полоска, которая должна находиться на нижней кромке, оказалась вверху — Мельник перевернул флаг.

Строй подавленно молчал, но вот кто-то прошептал:

— Смотри-ка, салажонок Ледовитый океан опрокинул.

Старшина первой статьи Смирнов бросился к флагштоку, приспустил флаг, укрепил его в нормальном положении и виновато посмотрел на меня. Я постарался напялить на лицо отсутствующее выражение. «Сам заварил кашу, пусть сам и расхлебывает».

Позже, когда распустили строй, я слышал, как старшина говорил Мельнику:

— После отбоя пойдешь к дежурному по низам и скажешь, чтобы послал тебя в трюм вычерпывать этот самый Ледовитый океан.

Старшина, конечно, погорячился, можно было ограничиться внушением или выговором, но отменить его приказание я не могу, дабы не подрывать его авторитет. Тем более, что зрелище получилось и в самом деле позорное, да еще на глазах у флагманских специалистов и других представителей штаба, прибывших на корабль посмотреть, как мы проведем пуск ракеты.

Сразу же после подъема флага мы снялись со швартовов и вышли из гавани.

Легкий бриз уже разогнал туман, лишь над самой поверхностью воды он еще клубится, цепляется длинными космами за форштевень, клочьями оседает на леерах. Над горизонтом висит холодное полярное солнце, штурман секстаном замеряет его высоту. Море как огромное зеркало, оно лежит спокойно и тихо, лишь изредка вздыхает и недовольно морщится. Должно быть, оно сильно утомилось, его две недели до этого изматывал шторм. Точно впаянные в олово моря, неподвижно стоят рыбацкие сейнеры, траулеры и прочая более мелкая посуда.

— Погода просто идеальная для стрельбы, — говорит старпом.

— Но весьма неустойчивая, — огорчает штурман. — С веста стремительно надвигается циклон.

Пока идем малым ходом: по сведениям штаба, корабли обеспечения еще не подошли к полигону. Ракета — штука серьезная, и полигон охраняется кораблями обеспечения со всех сторон, дабы кто-нибудь случайно не забрел туда, хотя об этом оповещены все мореплаватели.

На мостике толкотня. Погода хорошая, представителей штаба всех потянуло сюда, а пока что они только стесняют. Советую старпому найти способ увести их отсюда. Он приглашает их в кают-компанию на чашку кофе по-саблински. Саблин хмурится — запасы его сильно пострадают, — но он готов принести эту жертву: «флажки» и его стесняют. Рулевой старшина второй статьи Соколов тоже облегченно вздыхает: хотя море спокойное и корабль легко удерживать на курсе, но неприятно, когда у тебя за спиной столь многочисленное созвездие первых и вторых рангов.

Наконец получили сообщение, что корабли обеспечения вышли в заданные районы, и я увеличил ход до полного. И тотчас, будто только выжидал этого момента, налетел снежный заряд. Саблин оказался прав. Впрочем, на Севере погода редко бывает устойчивой. Повалил густой, мокрый снег, крупные хлопья его залепляли глаза, лезли в уши и за воротник. То и дело приходится сметать снег с приборов. Видимость резко упала, я едва различаю нос корабля. Рассыльный принес плащи, мы с Соколовым помогаем друг другу затянуть тесемки капюшонов.

— Корабль, правый борт двадцать, дистанция тридцать восемь! — докладывают радиометристы.

— Шум винтов, справа двадцать, дистанция… — вторят им гидроакустики.

Не хватает еще наскочить на кого-нибудь в этой куролеси.

— Определить элементы движения цели! Лево руля, курс сто шестьдесят пять!

— Есть лево руля!

На мостик возвращается старпом с представителями.

— Вот вам и идеальная погода, — говорит Саблин старпому.

— Штурманы не те пошли, — парирует старпом. — Раньше они дедовским способом, но за двое суток точно предсказывали погоду, а теперь получают сводки с метеоспутников, а работают, как Центральный институт прогнозов — с точностью ноль целых четыре десятых.

— Надо принимать все наоборот, тогда будет ноль целых шесть десятых, — подсказывает Соколов.

— Вот именно, — соглашается старпом.

Но Саблин оберегает честь мундира:

— Это вы тут все перепутали. Пуляете в атмосферу ракетами, будоражите ее, вот она и вытворяет черт те что…

Вдруг со шкафута по правому борту крикнули:

— Человек за бортом! Справа…

— Стоп машины! Право на борт! — Я стараюсь отвести корму от упавшего, чтобы его не зацепило гребными винтами. И кого это там угораздило? Не дай бог, кто из молодых свалился: растеряется, а это самое гиблое дело.

Корабль застопорил ход, начал медленно разворачиваться. Я стоял на правом крыле мостика, но, как ни вглядывался в воду, ничего не видел. Вдруг заметил, что с кормы кто-то прыгнул в море.

— Еще человек за бортом!

В спасательной шлюпке уже сидели дежурные гребцы. Вот она плюхнулась в воду, быстро отошла от борта и скрылась в снежной кутерьме.

— Сигнальщики, что-нибудь видите?

— Ничего не видно.

— Включить все прожектора!

Командир зенитного расчета с правого борта доложил, что произошло.

На шлюп-балке заело тали, и мичман Сенюшкин полез их распутывать. Он встал на леер, ухватился за нижний блок, но в это время тали самопроизвольно распутались и пошли. Мичман ухватился за балку, но она была мокрой и скользкой, и, не удержавшись, Сенюшкин свалился за борт.

Все это видели матросы зенитного расчета на шкафуте. Но они находились далеко и не смогли помочь мичману. А когда подбежали к балке, Сенюшкина уже не было видно. В это время с кормы кто-то сиганул в воду.

— Выяснить, кто второй, и доложить! — приказал я командиру расчета.

Вскоре сообщили, что прыгнул молодой матрос Мельник. Он должен был через пятнадцать минут заступать на вахту и пошел к кормовому обрезу покурить, когда свалился боцман. Если за Сенюшкина можно быть относительно спокойным, то за Мельника нельзя было ручаться. Правда, Егоров сказал, что Мельник плавает неплохо, но разве дело в этом? Температура воды не выше шести градусов, а ну как сведет судорога или не выдержит сердце? Это же не теплое Черное море…

Тем временем корабль завершил полную циркуляцию и начал осторожно пробираться к месту происшествия. Вот уже виден плавающий на поверхности спасательный круг, сброшенный командиром зенитного расчета. Но ни шлюпки, ни Сенюшкина, ни Мельника не видать. Где же они?

Кто-то из боцманов отпорным крюком подцепил круг и вытащил на палубу. Еще несколько человек стоят с крюками, бросательными концами по обоим бортам. Все напряженно вглядываются в лохматое месиво воды и снега, но ничего не видят. Наконец с бака кричат: