Плохая война - Борис Вячеславович Конофальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Господи-господи, – закрестилась баба, – к чему же сатану поминать, авось не в кабаке.
Волков поднял огонь повыше, присмотрелся – то была старая монахиня.
– Простите, сестра.
– Ваши покои там, супруга ваша там уже давно. – Старуха указала ему на конец коридора.
Нет, он явно искал не того.
– А со мною в свите была женщина. – Он немного стеснялся. – Такая рыжая.
Старая монахиня молча указала на следующую по коридору дверь, и жест ее был полон едкой укоризны. Указала и пошла по коридору прочь. Волков направился к двери, из-под которой пробивался свет, дождался, пока монахиня удалится, и лишь после этого негромко постучал.
– Кто там? – донесся испуганный и такой знакомый голос.
– Госпожа моя, откройте, это я, – тихо сказал Волков.
– К чему это? – послышался из-за двери наглый вопрос.
– Откройте, я скучал по вам.
– К жене идите, – донеслось из-за двери. – Я спать собралась.
– Бригитт, прошу вас, откройте, не заставляйте меня торчать под дверью.
Звякнул маленький засов на двери, и та без скрипа раскрылась. Волков вошел и увидел ее, она стояла перед ним в одной нижней рубашке, и та рубашка была так тонка и прозрачна, что через нее был виден весь прекрасный стан Бригитт и темнели через полотно соски и пятно внизу живота. Сама же она расчесывала свои удивительные волосы и смотрела на него с показным удивлением.
– Что вам, господин? Ночь уже, как бы жена вас искать не стала.
Он поставил лампу на комод и хотел обхватить красавицу, прижать к себе, но она вдруг оттолкнула его руки, схватила его лампу, отдала ему ее обратно и стала его теснить к двери.
– В чем дело, госпожа моя? – искренне удивлялся кавалер.
– К жене, к жене идите, раз она в доме повелевает, то я ссориться с ней не хочу. Как повелит она вам спать у меня, так приходите. А без ее разрешения никак.
– Что за глупости, что вы несете? – начинал злиться Волков. – Вы мне дороги, а жена – это… это для долга супружеского.
– Ах, для долга! – Она тут стала его ручками своими в грудь пихать, откуда только силы взялись, так и дотолкала до двери. – А у меня от мужицкой телеги все бока болят, чай, не в карете ехала, не могу вас принять сегодня. А жена ваша в карете ехала, вот пусть вас и принимает.
И вытолкала его за дверь, захлопнула ее и заперла на засов.
– Какова дура! – возмущался кавалер.
Он хотел уже своим огромным кулаком ударить в дверь, да побоялся, что шум поднимет на ноги всех вокруг. И пошел к жене. И ему казалось, что за дверью эта дрянь смеется над ним. И от этого он злился еще сильнее.
Глава 21
Утром епископ к завтраку не вышел. Просил садиться без него, так как он уехал в собор раздавать страждущим причастия. Приехавшие засветло Максимилиан и Увалень были приглашены к столу. Еще до завтрака Элеонора Августа была зла: служанок домашних при ней не оказалось, а монахини, что брались помогать ей с туалетами, делали все не так. А уж с прической так и вовсе все испортили. Так испортили, что она стала вдруг плакать горько – и этим перепугала монашек. И муж был удивлен. Дочь графа если и плакала и раньше, так от бессилия и злости, и никогда не рыдала из-за подобных пустяков. А тут вон вдруг как. В общем, к завтраку господин Эшбахт шел невеселый, а госпожа Эшбахт шла заплаканная. В столовой зале их уже ждали, болтая о вчерашнем обеде, госпожа Ланге, Максимилиан и Увалень. Все поздоровались, сели за стол. И дурное расположение госпожи Эшбахт передалось иным. За столом сидели почти молча, пока не стали подавать еду. Повар епископа удивил всех изысканностью принесенных к завтраку блюд. Первым делом был подан паштет из гусиных печенок с черносливом и сливочным маслом. Все ели паштет, для всех то было редким лакомством, только Элеонора Августа есть его не стала. Для дочери графа, может, эта еда и не являлась диковинной. Элеонора все больше пила разбавленное вино с видом печали на лице. А после паштета подавали сырный пирог, только что из печи. Дорогой сыр в нем был горяч, и к пирогу принесли ложки. Взяв ложку и отломив кусочек пирога, госпожа Эшбахт попробовала его. Волков, которому и паштет, и пирог пришлись весьма по вкусу, вдруг увидел, как искривилось лицо его жены, как она схватила салфетку и при всех выплюнула в нее еду. Он думал сначала, что для нее сыр в пироге слишком горяч, но Элеонора Августа вскочила из-за стола и произнесла:
– О господи! – Потом она повернулась к Волкову и зло крикнула ему: – Теперь вы довольны? – И, прижимая салфетку ко рту, пошла прочь, и спина ее и плечи вздрагивали, сзади казалось, что ее стало рвать.
Волков удивленно смотрел ей вслед, думая, что пирог вовсе не так отвратителен. Увалень и Максимилиан, бросив еду, с таким же удивлением, как и у Волкова, смотрели на удаляющуюся госпожу Эшбахт. А госпожа Ланге, напротив, была спокойна и так и не отрывалась от своей тарелки, ела пирог с лицом абсолютно равнодушным. Ее спокойствие удивило всех, но только кавалер осмелился спросить:
– Госпожа Ланге, а не знаете ли вы, что с госпожой Эшбахт?
Бригитт, не поднимая глаз от еды, кротко отвечала:
– Дело то обычное.
Сказала и замолчала, дальше поедая пирог.
– В чем же обычность его? – не отставал от нее Волков.
Она же, набрав полную ложку великолепного пирога, произнесла:
– Супруга ваша, кажется, обременена.
И после этого красавица отправила ложку в рот.
А вот он свою ложку бросил. Ему стало не до пирога. Первое время Волков сидел, словно не понимая сказанных ему слов. Смотрел на с удовольствием кушавшую Бригитт, смотрел на все еще удивленных Максимилиана и Увальня и лишь после осознал смысл сказанного. Кавалер встал.
– Извините меня, господа.
И быстро, насколько позволяла нога, пошел за женой. Он нашел ее в их покоях. Элеонора Августа сидела на кровати и рыдала. Салфетка, испачканная рвотой, валялась подле.
– Что, вы довольны? – снова воскликнула она, увидав его. – Добились своего?
Он присел рядом, взял ее влажную руку и не отпустил, хоть она и пыталась вырваться.
– Госпожа моя, смею ли я надеяться, что сбылось то, о чем я мечтал?
– Сбылось, сбылось, – всхлипывала жена, и от нее пахло рвотой. – Кровь уже месяц как должна была прийти, а все нет.
Он погладил ее по
