Серый ангел - Марина Туровская

Ослабевшая от горя и необходимых хлопот, Валерия Николаевна устало сидела в зале прилета и ждала, когда к ней подойдет Анна, издалека улыбаясь ей. Друзья отца нервно поглядывали по сторонам.

— Да где же они? Нам на Митинское к четырем часам. Если их не будет этим рейсом, поедем без них.

— Да чего вы переживаете? Вон же она идет.

Двое мужчин смотрели на высокую девушку модельной внешности в полушубке из цельных песцов, плавно плывущую к ним. За ней размеренным шагом шел полковник внутренних войск с портфелем в руках.

Валерия Николаевна встала и обняла дочь. Аня, уткнувшись в щеку матери, заплакала. Кроме них и Григория, никто не понимал ситуации.

Наташа придвинулась к брату, дернула за шинель.

— Гриша, кто это?

— Это Аня. Мы вам фотографии не высылали, хотели удивить…

— Удивили.

Сцену прощания Анна запомнила плохо. Самым ярким воспоминанием была бумажная ленточка на лбу отца, со славянской вязью молитвы… И отъезд закрытого гроба туда, в огонь.

На поминках, проводимых в кафе недалеко от дома, к Ане начали подходить дальние родственники, сослуживцы мамы и отца. Знакомились, удивлялись перемене внешности. Анне было неприятно. Она, поцеловав маму, взяла за рукав сильно выпившего Гришу и уехала домой.

В Москве они провели неделю.

После похорон, как часто бывает, стало немного легче. Еще легче стало после девяти дней. И хотя скорбь никуда не делась, все понятнее становилась утешающая пословица — жизнь продолжается.

Перед отъездом Аня зашла в несколько магазинов, купила в подарок Аринай модные весенние сапоги, Саше металлическую флягу для коньяка, обтянутую крокодиловой кожей, Тане Толстопопику орхидеи в цветочных горшках, а ее мужу Якову охотничий нож с серебряной рукояткой — в коллекцию.

Григорий сопровождал жену по магазинам не от нечего делать, а сознательно. Он видел реакцию на нее женщин, не самую приятную, и мужчин. Мужчины смотрели на Анну с восхищением, восторгом и вожделением. За все десять дней пребывания в Москве он только один раз съездил в гости к Наталье с Пашкой, посидел вечерок, передал подарки и денег для Вовчика, проводящего зимние каникулы в спортивном лагере. Все остальное время он находился рядом с женой, безостановочно ревнуя.

Утром, в день отъезда, Аня увидела на шее и груди несколько прыщиков. Она вспомнила предупреждения Геннадия о слишком раннем отъезде из Топи. Мама на прыщики внимания не обратила, просила остаться Аню еще на два-три месяца, но Анна чувствовала подступающую слабость. Она, не отдавая себе отчета, старалась воздействовать на маму, «убирая» то аритмию после многих часов слез, то нервную бессонницу. И теперь сказались затраты энергетики.

— Мне необходимо ехать, мама. И самой здоровье восстановить, и Гришу держать. Без меня он сопьется.

Мама, как все мамы, поняла и отпустила Аню.

Следующий год прошел без особых событий. Только жить с Григорием становилось все труднее. Его запои растягивались на недели, а ревность стала болезненной. Он ревновал Анну к своему заместителю Саше, к Геннадию, к молодым лейтенантам, к Аристарху и особенно к Лёнчику.

За последний год Григорий сорвал себе печень, стал седеть и лысеть. Он рыдал в медблоке у Геннадия, подозревая, что у него началась лучевая болезнь и скоро он заработает лейкемию. Стала падать потенция, и он мучил Анну, выдумывая новые позы и способы достижения оргазма.

Геннадий злился, устав убеждать Григория, что дело не в радиации, а в алкоголизме. Анна терпела все выходки мужа, хотя стала ежедневно задерживаться на работе.

Григорий пил не один. В собутыльниках ходили его заместитель Александр, начальник хозяйственной части Яков Котелевич, а также все желающие.

Доходило до того, что Таня Толстопопик пешком приходила на КПП и требовала вызвать ей мужа.

Впервые за пять лет замужества Таня испугалась, что потеряет мужа. Она выходила замуж не за Яшу Котелевича, а за начальника хозяйственного отдела в звании подполковника. Ей нравилась любовь такого человека.

У Тани, девушки крайне влюбчивой, романов случалось много. Она сама первой давала знать понравившемуся мужчине, что готова любить его всю оставшуюся жизнь. Чаще всего парень, поначалу обрадованный повышенным к себе вниманием и страстью ненасытной Тани, месяца через три уставал «любить навсегда» и тихо линял, прячась от Тани по знакомым, задерживался на работе, придумывал сверхурочные.

Но Таня не успокаивалась. Свободных военнослужащих в Топи было много, желающих получить в койку Таню Толстопопик не убывало, а она, как обычно, выбирала высоких, перенакачанных здоровяков, любящих блатные песни и истерические выяснения отношений с мордобоем.

После каждого разрыва Таня решала, что жизнь кончена. Три раза она пыталась пить таблетки, один раз резала вены, два раза прыгала из окна. Железное здоровье и низкая этажность поселка не давала ей шанса уйти из жизни. Аринай каждый раз ругала Таньку, била по щекам и вправляла мозги, заставляя пить лечебные настои.

Таня и Аринай воспитывались в одном интернате. Родители Аринай кочевали с оленями и забирали дочь на два летних месяца. С каждым годом девочке все сложнее было привыкать к отсутствию цивилизации в стойбище, и она знала, что не будет жить жизнью родителей-коряков.

Танина мама наезжала иногда по два раза в месяц, иногда пропадала по полгода. Она работала поварихой при бригадах на лесозаготовках. От кого забеременела, она и сама не знала. Каждый год у нее случался новый роман, и она забывала о дочери до очередного разрыва, после чего заваливала Таню подарками и сладостями. Затем новый сезон лесозаготовок, и новая влюбленность.

Семьи всех детей, живших в интернате, искренно думали, что воспитывать ребенка два месяца в год — это нормально. Дети находились на попечении государства, их самих так воспитывали, только чаще мучили уроками по истории партии.

Суетливая Танька не знала, кем ей стать: ее бросало от рисования картинок к желанию ухаживать за больными старушками. Еще она любила возиться на кухне и шустро бегала от кастрюль в кладовку, подтрясывая круглым задком.

Танька была похожа на персидскую кошку, толстую и плосколицую. Аринай больше походила на худющую и длинноглазую, с вкрадчивыми движениями кошку-«сфинкс». Но при всем внешнем несходстве они внутренне существовали на одной волне, полностью друг друга понимая.