За лесными шеломами - Юрий Григорьевич Качаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Всеволод стоял на носу переднего струга, вглядываясь в проплывающие берега. Слева, на сколько хватал глаз, тянулись заволжские луга, другой берег был горист и отрубист. Он весь зарос сосняком и берёзой.
«Простору-то сколько! — подумал великий князь. — И все эти угодья втуне лежат, ждут земледельца».
В излучине Волги, с правой руки, замаячили рубленые башенки.
— Макарьево! — крикнул кормчий. — Последний острожек!
Словно гусиная стая, прошли струги мимо городка. В лучах солнца блеснул на звоннице крест. И скрылся.
Русь кончилась. Дальше на восток лежали земли мордвы и черемисы, платившие дань Великому городу.
Глава 28
Великий город был воистину велик. Его бесчисленные базары раскинулись почти на всех площадях. С утра и до вечера здесь шёл бойкий торг. Покупалось и продавалось всё — от человека до подковы. Азиатских товаров было особенно много: перед зачарованным взором покупателя переливались потоки шелков и цветных тонких шалей; бухарские и шемаханские ковры соперничали друг с другом в хитросплетении и яркости узоров; сверкающими грудами лежали мечи кавказской работы и турецкие ятаганы; искромётно серебрились связки соболей, куниц и лис, и нестерпимым блеском горела красная медь чеканных тонкогорлых кувшинов.
Вокруг ревели верблюды, кричали ослы, ржали кони и звучала разноязычная речь. Великий город жил от века торговлей, а булгары были в ней посредниками. Они ревниво хранили тайну путей, ведущих в полунощные страны. Чтобы напугать непоседливых арабов и персов, булгарские купцы рассказывали им о северных краях страшные сказки: будто живут там безглавые дикари-людоеды, убивающие без жалости всякого чужеземца, и будто ехать к ним надо через глубокие пропасти, бесконечными снеговыми пустынями, где солнце светит только раз в году, а голоса путешественников замерзают в лютую стужу и оттаивают только весной, наполняя воздух диковинными звуками.
Конечно, булгары знали цену полярной ночи, но жажда наживы пересиливала страх перед всеми опасностями дороги, и меновая торговля с Югрой шла почти круглый год. Приезжая к «безглавым людоедам», купцы оставляли свои товары на видном месте и уходили. Через несколько дней взамен своих котлов, ножей и стеклянных бус они забирали меха, часто даже в глаза не видя людей, с которыми ведут обмен. Так же поступали и новгородцы. Вот встреч с ними булгары действительно боялись как огня. Ушкуйники в два счёта могли отнять всю добычу да вдобавок, и голову снести. Впрочем, голова в те времена ценилась недорого, а живой человек стоил всего щепоть серебра.
Гюря проходил как раз мимо невольничьего базара, где продавались рабы из самых разных земель. Были тут и голубоглазые мордвины, и раскосые смуглые степняки из берендеев, попадались носатые лица армян, уведённых в полон турками-сельджуками. Но больше всех встречалось волжан и рязанцев, которых захватили булгары в последнем набеге. На каждом шагу Гюря слышал русскую речь, и скулы у него сводило от бессильной ярости, когда очередной покупатель, ощупав и оглядев пленника, уводил его с собой неведомо куда.
Вдруг кто-то негромко окликнул Гюрю по имени. Тиун обернулся и увидел парня лет двадцати, босого и в колодках. Плечи невольника прикрывали какие-то лохмотья, и сквозь них проглядывали багровые рубцы — верно, следы от бича.
— Прокша я, Завидов сын, из порубежной дружины, не признаешь? — глядя в сторону, словно про себя, сказал парень.
Гюря молча прошёл мимо. На лице его было написано равнодушие, а мысли в голове неслись наперегонки:
«Молодец, парень, не выдал, что мы знакомы... Что делать? Хватит ли денег? А коли не хватит?.. Ах, будь я неладен, зачем жеребца купил? Постой, а жеребец-то недёшев!»
Гюря повернулся и неторопливо, вразвалку пошёл назад. Остановился он сначала перед какой-то девушкой, будто прицениваясь, стоит ли её брать. Потом перевёл взгляд на Прокшу. Тот переминался с ноги на ногу, по-прежнему отводя глаза.
— Сильный? — по-половецки спросил Гюря торговца, сидевшего рядом под полотняным навесом с плетью в руках.
Торговец оживился:
— О, урус батыр, — и принялся расхваливать свой товар, мешая половецкие слова с греческими и персидскими.
Гюря деловито пощупал Прокше мускулы рук и ног, похлопал по спине, даже в рот заглянул.
— Сейчас приду, — объяснил он торговцу.
Жеребец стоял на гостином дворе, и привести его было делом недолгим.
— Хочешь поменяться? — спросил Гюря.
У торговца загорелись глаза: конь был загляденье, арабской породы. Атласная шерсть, стройные тонкие ноги и мощная грудь. Кося на хозяина огненными глазами, он приплясывал от избытка сил.
— Седло добавь и уздечку, — сказал торговец.
Поторговавшись с ним для приличия, Гюря купил сбрую и попросил булгарина снять с раба колодки. Торговец испуганно замахал руками:
— Убежит!
— Не убежит. Давай ключ.
Маленьким ключом Гюря разомкнул цепь на ногах Прокши и подтолкнул его вперёд:
— Давай, урус, шевелись.
Когда выбрались из толпы, Прокша со слезами на глазах сказал:
— Ну, дядя, до гроба я твой должник. Думал, так и сгину на чужбине. Или забьют насмерть.
— А что, крепко били?
— Куда уж крепче. Я ведь три раза бегал, да всё не везло.
Гюря привёл парня к себе, поставил перед ним еду и исчез. Через полчаса он вернулся с узлом одежды.
— Вот, примеряй-ка.
Штаны пришлись Прокше впору, а рубаха затрещала на плечах и полезла по швам.
— Экий ты уродился, — со смехом сказал Гюря и разрезал ножом рубаху до пупа. Получился не то халат, не то ребячья распашонка. Ноги Прокша обул в растоптанные греческие сандалии — на сапоги у Гюри денег не осталось.
Прокша всё ещё не верил своему освобождению. Его так и подмывало потрогать Гюрю рукой, чтобы убедиться, не сон ли это. Придя в себя, он стал рассказывать, как попал в плен. Их сотня стояла на Оке неподалёку от Мурома, когда неожиданно, в глухую полночь, налетели конные булгары. Дозорные были сняты бесшумно, и застава поднялась по тревоге лишь тогда, когда кругом запылали избы. Схватка вышла короткой. Почти весь русский отряд лёг костьми, а под Прокшей убили коня, и парень грохнулся головой о сруб колодца. Очухался уже в плену, спутанный волосяным арканом по рукам и ногам.
— У трёх хозяев перебывал, — говорил Прокша, — пока ты меня не выкупил. А я это гляжу
