Чемульпо-Владивосток - Александр Чернов

   После ужина мичман Балк попросил гитару у записного корабельного певца Эйлера. Господа офицеры, привычно заулыбавшись, стали ожидать очередной шутки Балка, с некоторых пор прочно занявшего неофициальное, но почетное место корабельного балагура. Помнится, неделю назад кают-компания имела пару дней относительного безделья, когда гарибальдийцев еще только ждали, Балк всех немало повеселил пиратской песенкой... И теперь общество было готово снова грохотать кружками по столу в такт песне и дружно подтягивать полюбившееся - "эй, налейте, дьяволы, налейте, или вы поссоритесь со мною".

   Но в этот раз намерения мичмана были немного иными. Первые аккорды, спокойные и размеренные, не слишком отличались от стиля песен, знакомых публике начала XX-го века...

   Средь оплывших свечей и вечерних молитв,   Средь военных трофеев и мирных костров,   Жили книжные дети, не знавшие битв,   Изнывая от детских своих катастроф.

   Глаза Руднева, в последнее время ставшего, вопреки старой традиции русского флота, регулярным посетителем подобных посиделок, против чего никто не возражал, недоуменно вскинулись. Потом он непонятно от чего нахмурился и пристально вперился взглядом в Балка. Петрович судорожно пытался припомнить текст песни уважаемого, но не слишком любимого им автора, и оценить его на предмет соответствия духу времени и исторических несоответствий. Балк, тем временем, неожиданно для ожидающих чего-то веселенького слушателей, перешел на совершенно чуждый времени ритм и звучание.

   Детям вечно досаден   Их возраст и быт -   И дрались мы до ссадин,   До смертных обид.   Но одежды латали   Нам матери в срок,   Мы же книги глотали,   Пьянея от строк.   Липли волосы нам на вспотевшие лбы,   И сосало под ложечкой сладко от фраз.   И кружил наши головы запах борьбы,   Со страниц пожелтевших слетая на нас.   И пытались постичь -   Мы, не знавшие войн,   За воинственный клич   Принимавшие вой, -   Тайну слова "приказ",   Назначенье границ,   Смысл атаки и лязг   Боевых колесниц.

   Слушатели уже поняли, что их ожидания несколько не оправдались, но песня, столь непохожая на все слышанное до сих пор, тем не менее захватывала. К счастью для офицеров "Варяга", они слушали не оригинальное исполнение, а несколько приглаженный для начала века вариант. Не столь хриплый и резкий.

   А в кипящих котлах прежних боен и смут   Столько пищи для маленьких наших мозгов!   Мы на роли предателей, трусов, иуд   В детских играх своих назначали врагов.   И злодея следам   Не давали остыть,   И прекраснейших дам   Обещали любить;   И, друзей успокоив   И ближних любя,   Мы на роли героев   Вводили себя.

   На лицах нескольких слушателей появились понимающие улыбки. Действительно, ведь и для многих из них путь в море начинался со страниц прочитанных в детстве книг. Песня, столь странно и даже чуждо звучащая, все же была про них. Это они сейчас были на своей первой войне, а все, что было до, это все же детство и юность.

   Только в грезы нельзя насовсем убежать:   Краткий век у забав - столько боли вокруг!   Попытайся ладони у мертвых разжать   И оружье принять из натруженных рук.   Испытай, завладев   Еще теплым мечом,   И доспехи надев, -   Что почем, что почем!   Испытай, кто ты - трус   Иль избранник судьбы,   И попробуй на вкус   Настоящей борьбы.   И когда рядом рухнет израненный друг   И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,   И когда ты без кожи останешься вдруг   Оттого, что убили - его, не тебя,

   Мичман Губонин, которому Петрович после вечернего доклада велел остаться на "Варяге", дабы помыться и ночку отоспаться, уж больно неважно он выглядел, отчего-то часто заморгал и поспешно отвернулся в угол. И только теперь память Руднева подсказала, насколько он был дружен с покойным ныне Александром Шиллингом и как изменился после боя, став более замкнутым и резким как с подчиненными, так и с другими офицерами. Значит, дело-то было не только в усталости. Быстро взрослеют мальчики на войне...

   Ты поймешь, что узнал,   Отличил, отыскал   По оскалу забрал -   Это смерти оскал! -   Ложь и зло, - погляди,   Как их лица грубы,   И всегда позади -   Воронье и гробы!   Если путь прорубая отцовским мечом   Ты соленые слезы на ус намотал,   Если в жарком бою испытал, что почем, -   Значит, нужные книги ты в детстве читал!   Если мяса с ножа   Ты не ел ни куска,   Если руки сложа   Наблюдал свысока,   И в борьбу не вступил   С подлецом, палачом -   Значит, в жизни ты был   Ни при чем, ни при чем!

   Совершенно неправильное, по всем музыкальным канонам начала века, резкое и грубое окончание песни как гвоздем вбило основную мысль в уши слушателей. Притихшие и задумчивые офицеры разошлись по каютам, а Балка уволок к себе разъяренный Руднев.

   - Ты бы хоть предупреждал! Ну и нафига? Тебе что, неймется? Славы первого абордажника российского парового флота тебе мало, подавай еще и ярлык главного барда страны?

   - Да ладно тебе, нормальная песня. Никаких анахронизмов нет. Почему нельзя-то?

   - Стиль никак в эту эпоху не вписывается. Понимаешь? Еще пара таких выступлений, и попалишь ты нас Василий, чует мое сердце.

   Как будто отзываясь на слова капитана, в дверь осторожно постучали.

   - Кто там? - Тоном, подразумевающим "кого еще черт принес", спросил Руднев. Черт, как ни странно, принес корабельного священника, отца Михаила. Войдя и плотно притворив за собой дверь, отец Михаил с минуту молча смотрел в глаза то Балку, то Рудневу, собираясь с мыслями и явно не зная, с чего начать разговор. Потом, наконец, выпалил.

   - Господа, простите, но кто вы?

   - Отец Михаил, простите, но я не понимаю вопроса. - Выразительно посмотрев на Балка, ответил Руднев.

   - Судя по тому, что я каждое утро вижу в зеркале, я - Всеволод Федорович Руднев. А это - мичман Василий Александрович Балк, которого, я надеюсь, за героический абордаж его величество произведет в лейтенанты. Если сомневаетесь, можете по последней моде Петербуржского полицмейстерства, Скотланд-Ярда и лично Шерлока Холмса проверить наши отпечатки пальцев. - С очаровательной улыбкой сообщил священнику Руднев.

   - Ну, про отпечатки пальцев я не в курсе, Всеволод Федорович. Но вот отпечаток души у вас как-то подозрительно изменился. Я достаточно давно знаю и Руднева, и Балка... Вы не они.

   - Интересно... И откуда же такой... занятный вывод, Святой отец?

   - Не мог Руднев, с которым мы каждый третий день чаевничали, и который регулярно мне все свои сомнения поверял, разом все это забыть и отринуть. И для души своей и десятка минут от самого Чемульпо не найти! Не мог Балк, не отличающийся особым слухом и никогда ничего в жизни не сочинивший, сам придумать все эти песни! Не верю я, наконец, что Руднев мог без приказа из-под шпица самовольно пойти на абордаж кораблей под британским флагом... У вас желания исповедаться случайно не возникало в последнее время?

   - Отец Михаил, поверьте, если я исповедуюсь, то вы или меня в желтый дом сдать захотите, или святой водой кропить станете. Может, все же не стоит?

   - Всеволод Федорович, а и мне тоже терять нечего. Боюсь, по возвращению в Россию меня святой Синод все одно сана лишит.

   - Это-то еще почему? - встрял в разговор необычно примолкший Балк, сразу же заработавший очередное зыркание командира.

   - Ну, так как же, господа! Я же командовал стрельбой из орудия. А как сказано "Ибо если кто погибнет от руки твоей, будешь извергут из сана". Так-то вот. Но и не помочь раненному матросу, из последних сил напрягающемуся, чтобы перекричать шум боя, было бы не по-христиански. Одна из тех ситуаций, когда что не сделай, все не верно.

   - Ну, во-первых, вы не командовали, а только увеличивали громкость данных, выдаваемых канониром, да и вряд ли та пушка хоть раз куда попала с таким наведением, так что никто от вашей руки не погиб. Это я вам как артиллерист гарантирую.

   - А сие старцев из Синода интересовать не будет. Намерение сиречь действие.

   - Ну, я вообще никогда не понимал, как можно благословлять людей на совершение того, что сам делать не можешь или не хочешь. А как же Пересвет с Ослябей? Я не про броненосцы, а про...