Сладкая горечь - Дениз Робинс

Обычно спокойный и уравновешенный, Арман пребывал в каком-то оцепенении и смутном беспокойстве. Беспокойство это охватило его с того момента, когда он дал согласие ехать в Канаду работать в местном представительстве своей фирмы.

Не то чтобы он там будет совсем один, без друзей. У него был один хороший знакомый, с которым они вместе учились в Париже и который в свое время женился на уроженке Канады и осел в Квебеке. Они оба рады были скорой встрече, Арман даже надеялся успеть вовремя на крестины их первенца, которому он должен был стать крестным отцом. Однако изгнание из Канн, где он так долго прожил, тяжелым бременем лежало на его душе. Он был плоть от плоти Франции, ее золотого солнечного юга. Канада казалась такой чужой и далекой. Там, наверное, будет совсем другая жизнь. Конечно, он найдет утешение в работе, тем более что ему предложили более чем щедрую зарплату и пообещали, что, если он хорошо проявит себя в Квебеке, то через два года сможет вернуться во Францию директором филиала. Все это звучало очень заманчиво, но, чем ближе к отъезду, тем более несчастным чувствовал себя Арман. На самом деле ему совсем не хотелось зарабатывать эти огромные деньги и становиться директором. Он хотел продолжать заниматься своей любимой живописью. «А главное… О боже, боже! — думал он. — А главное, я хочу еще хотя бы раз увидеть Рейн!»

Ему потребовалось немало бессонных ночей и мужества, чтобы пойти на такой серьезный шаг — принять предложение «Мэзон Фрэр». Но он считал, что так будет лучше. Он не хотел, чтобы Рейн из-за него испытывала чувство вины, и слишком хорошо знал, что жалость прочными дедами может приковать к человеку, которого на самом деле не любишь. Он совершенно искренне полагал, что Рейн любит Клиффорда Калвера.

Но толчком к окончательному решению послужило неожиданное письмо, которое он получил от своего соперника-англичанина. Письмо это пришло недели две назад. Арман никому об этом не сказал, даже герцогине. Разумеется, Клиффорд написал ему стремясь поколебать последнюю надежду француза на то, что он имеет шансы завоевать сердце Рейн. Послание было составлено в притворно дружеском тоне: Клиффорд благодарил Армана за то, что тот «сочувственно отнесся к ситуации», и даже извинился за грубость, которую позволил себе при первой их встрече. Далее следовало упоминание о том, что из Родезии ему шлют письма чаще, чем он успевает читать. Рейн пишет ему почти ежедневно и ждет не дождется возвращения в Лондон. Поэтому он, Клиффорд, счел своим долгом известить месье де Ружмана, что для него практически нет никакой надежды. Письмо заканчивалось словами:

«Разумеется, для вас это не станет сюрпризом — вы ведь знаете, что мы с Рейн всегда любили друг друга, несмотря на то что нас так грубо и бесцеремонно разлучили».

Эти слова повергли Армана в состояние паники и потрясли его до глубины души. Он испытывал жгучее чувство унижения, и потому легко готов был поверить, что Рейн действительно стремится вернуться к прежней любви, а его, Армана, просто вычеркнула из своей жизни. Письма, которые он от нее получал, были милы, но никак не похожи на излияния влюбленной женщины. Поэтому он сжег все мосты и согласился принять пост в Канаде. И вот теперь оставалось сорок восемь часов до долгого перелета.

Арман только что нашел старый снимок Рейн — тот выпал из книги, которую он клал в чемодан. Молодой человек долго и печально разглядывал его: Рейн стояла рядом с герцогиней на верхней террасе Канделлы, у их ног жмурились от солнца два волкодава; волосы девушки — тогда еще длинные — развевались по ветру. Она смеялась — он так любил видеть ее веселой. Наверное, фото было сделано еще до того, как они познакомились, может быть, даже до того, как она встретила Клиффорда Калвера. Рейн была на снимке совсем юной и беззаботной — такой Арман ее никогда не видел.

Было трудно поверить, что он с ней уже не встретится, только будет знать, что она живет в Англии, замужем за человеком, которому он не доверяет. Но Рейн, видимо, все решила. Арман понимал, что в его жизнь никогда не войдет другая женщина. Он будет любить Рейн до самой смерти.

Менее тягостные, но и более неприятные воспоминания оживил в нем другой снимок — маленький фотопортрет Ивонны, который он нашел, разбирая старые эскизы. Этот снимок отправился в мусорную корзину — теперь Арман не мог вспоминать об Ивонне без отвращения, — а фотография Рейн заняла место в его бумажнике.

Они с Ивонной еще раз виделись после ее наглого визита в Канделлу, где она наговорила про него кучу гадостей. Она пыталась помириться с ним, но Арман в нескольких резких фразах — так он еще никогда в жизни ни с кем не разговаривал — высказал ей все, что о ней думает, и велел больше никогда не показываться ему на глаза. В заключение он сказал:

— К счастью, тебе не удалось принести тех бед, на которые ты рассчитывала, потому что мадемуазель слишком преданный и надежный друг, чтобы из-за глупых клеветнических нападок порвать с человеком, которого хорошо знает.

И больше он не позволил ей устраивать сцены. Впрочем, она, видимо, и сама поняла, что между ними все кончено. Продала свой успешный бизнес в Каннах и вернулась в Париж.

Таким образом, этот неприятный эпизод в его жизни закончился.

«Странно, каким разбитым и больным я себя чувствую сегодня, — подумал Арман. — Надо постараться заснуть хотя бы на часок». Октябрьский полдень был очень душный, жара не сдавалась, и земля нуждалась в дожде. Сегодня месье Мэзон, владелец фирмы, и его семья устраивали в честь него прощальный вечер. «Надо взять себя в руки и быть в форме», — решил молодой человек.

В дверь постучали. Вошла мадам Турвиль с охапкой свежевыстиранных сорочек и положила их на постель. Глядя на Армана, она всхлипнула, глаза у нее были красные, веки припухли.

— Нет, я этого не вынесу! — запричитала она (это продолжалось уже несколько дней подряд). — Подумать только — сегодня я в последний раз стирала ваши рубашки, месье Арман!

Арман вяло улыбнулся и похлопал добрую женщину по плечу:

— Ну-ну, полно вам! Я буду писать, а когда вернусь в Канны, надеюсь, вы мне сдадите опять мою старую комнату, а?

Мадам Турвиль зарыдала в голос, прижав к глазам платок с траурной черной каймой.

— Колетт тоже плачет в углу на кухне. Ах, дорогой наш месье, в этом доме было так мало постояльцев столь любезных и отзывчивых, как вы!

— Я тоже буду без вас скучать, — не лукавя, признался он и оглядел свою пусть не новую, но уютную комнатку.

Вчера Арман тоже был очень расстроен. Он вспомнил, как Адрианна де Шаньи подарила ему на прощание золотую табакерку, принадлежавшую когда-то ее покойному мужу, и поблагодарила за достойную, отлично выполненную работу в Канделле. Она сказала, что его мастерская отныне будет заперта, но выразила надежду, что когда-нибудь в будущем — если только она доживет — снова увидит его там за мольбертом.