Подари мне все рассветы - Мэри Бэлоу

Он поднял голову. Оба они тяжело дышали.

— Вот в чем заключается мой интерес к тебе, Жуана, — сказал он. — Никакого легкого флирта. Никаких нежных слов любви и обожания. Всего лишь похоть. Такая же, какую я чувствовал к многочисленным проституткам.

— Понятно. — Она коварно улыбнулась. — Но все-таки не отсутствие интереса, Роберт. Никогда мне больше не говори, что ты равнодушен ко мне. Скажи, что ненавидишь меня, и я тебе поверю. Скажи, что желаешь меня, как пожелал бы проститутку, и я тебе поверю. Но не говори, что я тебя не интересую. Если ты будешь настаивать на своей лжи, то я буду беспощадно добиваться тебя.

Гнев его поутих, но сменился презрением, хотя он не мог бы с уверенностью сказать, кого он презирает: ее или себя.

— Значит, тебе желательно заполучить мужчину, который ненавидит тебя, но хочет переспать с тобой как с проституткой? — спросил он. — Ты не очень-то любишь себя.

Она очаровательно улыбнулась и на шаг отступила от него.

— Кто сказал, что я хочу тебя, Роберт? — спросила она. — Если помнишь, я лишь призналась, что хочу заставить тебя хотеть меня, влюбиться в меня. Но ты на верном пути. Ты меня ненавидишь? Хорошо. От ненависти до любви один шаг.

Она рассмеялась, заметив, как он стиснул зубы, не желая, а может быть, не в силах продолжать разговор, который снова возвращался в ту область, где она была знатоком.

— Проводи меня в зал, — попросила Жуана, взяв его под руку. — Сейчас пошлю кого-нибудь — Ги, Пьера или Анри — принести мне стаканчик чего-нибудь холодненького. Тебя я не пошлю, Роберт, хотя не думаю, что ты отказал бы мне. Я права?

— Наверное, не отказал бы. Но я, пожалуй, выплеснул бы воду тебе в лицо, чтобы как можно скорее охладить тебя.

Она весело рассмеялась.

— Ты никогда бы так не сделал. Ты на вражеской территории и не успел бы оглянуться, как тебя бросили бы в старую темную подземную тюрьму.

— Из нее я, по крайней мере, смог бы бежать, не нарушая кодекса чести.

Она взглянула на него и улыбнулась.

— Бедненький Роберт…

Все происходило значительно медленнее, чем она ожидала. Она полагала, что все закончится через неделю — от силы через две с момента их прибытия. Но прошел уже месяц, а ей пока не удалось привести в исполнение свои окончательные планы. И разумеется, она только теперь поняла, что все и не могло свершиться так быстро.

Она оставила у Дуарте два письма. Поскольку она подозревала, что французы следят за ней и за ее слугами, ей хотелось подстраховаться. Письма следовало отправить Матильде: в первом говорилось, что здоровье ее брата ухудшилось, а во втором сообщалось о его смерти и Матильду умоляли вернуться.

Возможно, выбор времени был не очень удачен. Но она и Дуарте обсудили и это. Сама идея отправки Матильды заключалась в том, что Дуарте таким образом будет точно знать, когда ему появиться. Между письмами должен пройти ровно месяц. Первое письмо означало возможную кончину брата. Письма — если не первое, то второе — обеспечат ей в конечном счете повод для отъезда.

Но письмам придется путешествовать из одной страны в другую, причем в условиях военного времени. Первое не приходило почти месяц, и Жуана до его получения не осмеливалась приступить к выполнению окончательных планов. Для претворения их в жизнь решающую роль должно было сыграть прибытие Дуарте или испанских партизан.

Поэтому, хотя она флиртовала и с полковником Леру, и с капитаном Блейком, хотя она спровоцировала Роберта на неприличную сцену в садике, чтобы убедиться, что такое возможно, и хотя она уже начала намекать полковнику, что внимание к ней капитана Блейка становится утомительным, она была вынуждена скрепя сердце воздерживаться от осуществления задуманных планов.

Неприличная сцена в садике оказалась настоящим испытанием для ее нервов. Она флиртовала с ним, завела его и заставила признаться в мощном физическом влечении. А потом она позабавилась ситуацией и посмеялась над ним.

Ей хотелось сказать ему правду. Всю правду. Ей не нравилось, что он ее ненавидит. А еще меньше ей нравилось его презрение. Теперь можно было бы открыть ему правду, рассуждала она. Французы введены в заблуждение, события развиваются так, как задумал лорд Веллингтон, так что нет никакого смысла соблюдать секретность. Она могла бы обо всем рассказать ему.

Но ничего не сказала — ведь если бы он узнал правду, то узнал бы также, на какой наглый обман она намерена пойти, чтобы он мог осуществить побег, не нарушая честного слова. Если бы он узнал о ее обмане, то по-прежнему чувствовал бы себя связанным словом чести и считал обязанным остаться.

Значит, она не могла рассказать ему. Ей придется улыбаться, флиртовать и время от времени уводить его куда-нибудь, где они могли бы оставаться наедине. А также выносить ненависть и презрение, которые она видела в его взгляде.

И еще полковник Леру. При одной мысли о нем она содрогалась. Ей вспомнилось, как однажды в начале августа, после прогулки верхом с ним и еще несколькими офицерами, он помог ей слезть с коня. Когда ее ноги коснулись земли, он не отпустил ее, а улыбнулся и провел большим пальцем по ее щеке. Тем самым пальцем, которым он подал знак, чтобы прикончили Марию.

Она непроизвольно вздрогнула и увидела, как нахмурилось его только что улыбавшееся лицо.

— Марсель, вчера вечером он так же прикоснулся ко мне. Я его боюсь.

Он нахмурился еще сильнее.

— Блейк? Снова Блейк?

— Ох, извините, — с улыбкой сказала она. — Я такая глупая. Просто когда я увидела его в кабинете у генерала Валери, у меня возникло ощущение, что он меня ненавидит, что он убил бы меня, будь его воля. Но разве можно его винить? Ведь у него на глазах разрушили все его планы. А теперь он приглашает меня прогуляться и прикасается ко мне, как будто ничего неприятного между нами не произошло. Вчера вечером он сказал, что хотел бы… Ладно, мне не хочется больше говорить о нем. — Нет, скажи, Жуана, — настаивал полковник. — Что он сказал?

— Что он хотел бы… поцеловать меня, — ответила она, умышленно сделав паузу перед последними словами, чтобы можно было предположить, будто было сказано нечто неприличное. — Думаю, я умерла бы, если бы он ко мне прикоснулся.

— Нет уж, скорее он сам умрет. От моей руки, — сказал он, глядя на нее горящими глазами. — Я его посажу в камеру. Немедленно. Его поведение просто невыносимо.

— Не надо! — Она схватилась за его рукав. — Он дал слово чести, Марсель. Вас ведь тоже обязывает обращаться с ним любезно и не ограничивать его свободу, если он не нарушает своего обещания. А он ничего такого не сделал… пока.

— Если он хоть пальцем тронет вас…