Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Хорватова Елена Викторовна

Войдя, Михаил Георгиевич — одною рукой он так придерживал пальто, чтобы Линеар не ухнул куда-нибудь вниз — отряхнулся. Этот жест был инстинктивным и для сливочной лавки нечистым. Но возражений не последовало. Наоборот: старший расплылся в медовой улыбке, младший — поспешил достать из-за угла намотанную на палку тряпку и, тоже благодушно улыбаясь, протереть за Михаилом Георгиевичем пол.

— Добро, добро, добро пожаловать, милостивый государь! — тонковато, но приятно заговорил старший.

— Прошу вас, проходите, — вежливо подхватил младший.

— Чего изволите? Одна беда… — старший сокрушенно развел руками. — Сливок сегодня более нет: припозднились вы, милостивый государь!

— Мне… — начал было Михаил Георгиевич, но сам себя оборвал.

Линеар, очевидно, голодавший уже немало, проснулся от бившего ему в нос великолепного запаха, обещавшего немедленный пир, и беспокойно заворочался, норовя выползи из-за отворота пальто. Он даже засопел, да так громко, что не услышать этот звук было никак невозможно!

— Ой! — воскликнул младший.

Старший нахмурился:

— Что такое?

Михаил Георгиевич ощутимо смутился:

— Это… это — так… ничего… мне бы молочка и… блюдце!

— Блюдце! — ахнул младший.

— Блюдце! — как эхо, отозвался старший.

— Да, блюдце… видите ли… — и снова Михаил Георгиевич был вынужден себя оборвать.

Линеар, не дожидаясь приглашения, всё-таки выполз наружу и начал нецепкими еще коготками съезжать по пальто. Он сопел, кряхтел и всем своим выказывал нетерпение.

— Что! — вскричал старший.

Михаил Георгиевич подхватил Линеара и осторожно поставил его на прилавок — на ту его часть, которая была нарочно устлана коричневой оберточной бумагой. На этой части прилавка проволокой нарезали масло и тут же упаковывали куски.

— Вы с ума сошли! — немедленно взвился старший и бросился вперед.

— Сейчас же уберите! — согласился младший.

— Это… это… — старший начал даже захлебываться от возмущения. — Несанитарно! Негигиенично! Здесь люди покупают, а не звери жрут!

— Да! Да! Да! — вторил младший, приближаясь к прилавку с палкой наперевес.

Михаил Георгиевич смотрел на обоих изумленно.

— Господа! — попытался он воззвать к их разумам, если уж не к сердцам. — Да что же вы? Я заплачу!

— Уходите! Немедленно уходите! — кричал, тем не менее, старший.

— И мерзость эту с собой прихватите!

Младший взял палку наперевес и одним ее концом попытался ткнуть в ничего не понимавшего Линеара. Михаил Георгиевич одною рукой быстро прикрыл щенка, а другою перехватил направленную на прилавок палку. Хватка его — хватка врача, привыкшего твердо удерживать скальпель — оказалась настолько сильной, что младший, внезапно потеряв равновесие, вскрикнул, выпустил палку и едва не грохнулся на пол: от падения его удержал только сдвинувшийся с места и проскрежетавший по полу прилавок.

— Да что же это делается такое, а? — заорал в полный голос старший и вдруг, как будто опомнившись от чего-то, бросился к входной двери, распахнул ее, выхватил из белоснежного фартука свисток и дунул в него что есть силы.

И лавку, и улицу наполнила оглушительная трель.

Михаил Георгиевич подхватил сопротивлявшегося — где же еда? — Линеара и шагнул вперед: к двери. Старший попятился.

— А вот полиция сейчас явится… — зашипел он, но пятиться не перестал.

Для двоих дверь оказалась слишком уж узкой. Мелкими шажками пятившийся, но по-прежнему занимавший в ней место продавец не давал Михаилу Георгиевичу хода: возможно, он и в самом деле хотел, чтобы лично ему неприятного посетителя задержал подоспевший на зов городовой.

— Па-п-ра-шу! — потребовал Михаил Георгиевич.

И в этот момент городовой действительно явился. Вот только, едва продавец подвинулся, он вдруг сощурился — из лавки ярко светило, — а затем и вовсе отдал честь. Старший в недоумении обернулся на своего «врага».

Михаил Георгиевич кивнул узнавшему его городовому и вышел восвояси.

Если бы да кабы

Именно теперь и следовало бы поступить единственно разумно: подняться в квартиру к Сушкину, объяснить ему всё как было и — навряд ли репортер отказал бы в такой необременительной просьбе — послать его за молоком. Но не таков был Михаил Георгиевич: единожды что-то забрав себе в голову, он следовал начертанному плану, стараясь не отступать от него ни на йоту. В каких-то условиях эта черта являлась сильнейшей его опорой, но она же была и его ахиллесовой пятой. Еще на факультете — в бытность Михаила Георгиевича студентом — о нем рассказывали анекдоты: один другого краше и причудливей. А однажды сам Алексей Алексеевич Троянов[660], зачем-то заглянувший на кафедру и увидевший молодого, сосредоточенно работавшего скальпелем, человека, резюмировал: «Ну, господа, я вам доложу!» Впрочем, о чем собирался доложить Алексей Алексеевич, осталось тайной. И пусть, как поговаривали злые языки, на первый взгляд, в таком резюме и вправду не было ничего хорошего, достоверно известно другое: Михаил Георгиевич быстро обрел репутацию прекрасного специалиста, а его решение поступить на службу в полицию многих попросту озадачило: от Михаила Георгиевича ожидали совсем другого!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Для нас, однако, упрямство доктора в однажды выбранной им стратегии поведения имеет другое значение: будь Михаил Георгиевич… более гибким что ли, неприятное происшествие в сливочной лавке стало бы для него единственным приключением за вечер. Таким образом, получается, набросившиеся на него и Линеара продавцы, пусть и невольно, едва не уберегли его от дальнейшего. Но упрямый характер доктора встал на пути его же рассудка, расчистив место шалостям рока. Впрочем, если прикинуть и хотя бы отчасти попробовать разобраться в хитросплетении разных событий, окажется невероятное: рок вообще в тот день порезвился на славу! Можно будет даже сказать, что всё приключившееся с доктором подготавливалось роком с самого раннего утра: с того самого времени, когда Михаил Георгиевич ни сном, ни духом не мог иметь ни предчувствия, ни отдаленных догадок о том, что уже через половину суток с ним станут происходить весьма необычные вещи.

Прежде всего, расскажем о причине странного поведения обслуги из сливочной лавки: сами-то по себе — известно каждому окрестному обывателю! — эти люди были совсем неплохи, а изрядными сволочами в отношении Михаила Георгиевича и голодного Линеара их сделал утренний скандал и то, что за ним последовало.

Практически сразу же после открытия в лавку пожаловала строгая на вид и весьма представительной внешности дама. Дама эта была знакома обоим продавцам — да и не только им: она являлась основательницей и бессменной директрисой вот уже не первый год помещавшихся в доме Ямщиковой женских курсов. Чем занимались женщины на означенных курсах, никого в особенности не интересовало, но репутация директрисы утвердилась крепко: независимая, неприятная и с замашками. Ходили слухи, что она — директриса — приходилась двоюродной сестрой какому-то заметному революционному смутьяну, но слухи мы пересказывать не будем: мы не нашли в полицейском архиве никаких тому подтверждений.

Итак, явившись поутру в магазин, эта дама — назовем ее госпожой Крупицыной — повела себя странно. Первым делом она осмотрела несколько крынок с только что поступившими в продажу сливками, повела носом и заявила:

— Никуда не годятся!

Старший из продавцов изумился:

— Позвольте, Анастасия Ильинична! Как так?

— А вот так, — пояснила госпожа Крупицына, — попахивают навозом!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Старший потерял дар речи, зато младший — тот самый жеманный молодой человек, который набросился на Линеара с палкой — всплеснул руками и затараторил; заговорил настолько быстро, что уследить за полетом его мысли было совсем непросто. Вкратце, его пылкая речь сводилась к тому, что поставщик — надежнейший и что, разумеется, никаким навозом пахнуть сливки не могли. Однако директриса только отмахнулась: