Битва за Ленинград - Дмитрий Сергеевич Филиппов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маршал тяжело переживает свою вынужденную бездеятельность. Не все, не все сделано из того, что он хотел сделать. Взгляд останавливается на книгах, журналах, которые лежат рядом с постелью. Здесь и последние материалы о зарубежной технике ракетных войск, и книги по философии. Лидия Ивановна знает, что бесполезно уговаривать его не читать. Он погладит ее руку, потом спросит о младшем сынишке-баловне, которому только одиннадцатый год: „А где наш малой? Приведи его ко мне…“ — и снова возьмется за книгу.
19 марта 1955 года Леонид Александрович долго находился в тяжелом состоянии, а когда ему стало немного легче, попросил жену и старшего сына написать под его диктовку письмо советскому правительству. Но видя, что близкие волнуются, он попросил вызвать Александра Васильевича Романова, офицера для поручений, с которым не расставался с первых дней войны. Напрягая последние силы, он продиктовал слова, выражавшие всю суть его военного и человеческого служения Родине.
„…Я должен был бы сделать больше, но сделал, что успел, что смог…“
Это были его последние слова»[177].
Маршал Советского Союза Леонид Александрович Говоров был похоронен у Кремлевской стены.
Памятник Леониду Александровичу Говорову был открыт 25 января 1999 года на площади Стачек в городе-герое Ленинграде, ныне Санкт-Петербурге.
Но Город ничего не забывает. Он будет помнить своего маршала. Будет помнить его серьезным мальчишкой, прибывшим на Николаевский вокзал осваивать науки. Будет помнить его генералом, прорвавшим блокаду в 1943 году. Будет помнить маршалом, великим артиллеристом и полководцем. Город умеет хранить память о своем спасителе.
«Генерал-прорыв»
Николай Павлович Симоняк, генерал-лейтенант, командир 136-й (63-й гвардейской) стрелковой дивизии и 30-го стрелкового корпуса
Этот разговор состоялся предположительно 13–14 января 1943 года в разгар операции «Искра». 2-я ударная армия Волховского фронта была остановлена немцами в районе Рабочего поселка № 5 и рощи «Круглая». Представитель Ставки ВГК Г. К. Жуков, находившийся в штабе Волховского фронта, по специальной линии связи позвонил командиру 136-й стрелковой дивизии Николаю Павловичу Симоняку и сразу перешел на повышенные тона:
— Почему не штурмуешь Синявинские высоты? 2-я ударная продвинуться не может!
— По той же самой причине, по которой их не штурмует 2-я ударная армия. Подходы заболочены. Потери будут огромные, а результат мизерным.
Так с Жуковым разговаривать было не принято. Еще не маршал, но целый генерал армии имел крутой нрав, в выражениях не стеснялся. В армии его боялись все, кто стоял ниже по званию. Маршалом он, кстати, станет через несколько дней.
— Шта-а-а? Толстовец какой! Непротивленец, твою мать! Какие трусы у вас не хотят воевать? Кого надо выгнать?
— Товарищ генерал армии! В 67-й армии трусов нет!
— Приказываю штурмовать высоты!
— Моя дивизия в подчинении командующего Ленинградским фронтом генерала Говорова. Я от него получаю приказы.
Жуков повесил трубку. Но приказа штурмовать Синявинские высоты Симоняк не получил. Дальше эта история получает полумифическое продолжение. В своей книге «Тайный советник вождя» В. Д. Успенский писал: «Генерал Симоняк оказался в непосредственном подчинении у маршала Жукова [в 1944 году, во время Висло-Одерской операции. — Д. Ф.], с которым имел в начале войны очень крупную неприятность. Это когда Жуков всеми способами, вплоть до расстрела, наводил порядок под Ленинградом. Столкнулись два кремневых характера, да так, что искры разлетелись. Едва Георгий Константинович переступил предел нормального общения, Симоняк, зная, на что тот способен, резким движением выбил пистолет из руки Жукова. Выстрел не грянул, оба уцелели, но разошлись отнюдь не друзьями. Говоров и Жданов постарались замять этот конфликт»[178].
О хамоватости и жестокости Жукова в армии было известно. Он мог обозвать генерала «мешком с дерьмом» в присутствии его подчиненных. «Если же кто-то перечил полководцу, последствия бывали печальными. Во время одного из штабных разносов маршал Жуков обещал отправить под трибунал нескольких генералов, а кое-кому даже съездил по физиономии, когда вдруг генерал Борис Благославов попросил командующего не материться в его адрес. Жуков схватился за пистолет и направил на генерала, а Благославов достал свой пистолет и приготовился к дуэли, которой, впрочем, не случилось»[179].
Поэтому надо было обладать смелостью и внушительным чувством собственного достоинства, осознанием правильности управления боем, чтобы отказаться выполнять приказ Жукова. Всеми этими качествами обладал Герой Советского Союза Николай Павлович Симоняк, которого солдаты прозвали «генерал-прорыв».
Николай Павлович Симоняк родился 17 февраля 1901 года в селе Березовка Прилукского уезда Полтавской губернии. Когда ему было всего четыре года, его семья переехала в станицу Темижбекскую Лабинского отдела Кубанской области. Без всякого сомнения, это был «солдатский» генерал, от земли, от сохи, от винтовки. С фотографии на нас глядит простой русский мужик с волевым подбородком, лицо крупное, рабоче-крестьянское, взгляд прямой, без хитрости и спрятанных от посторонних глаз мыслей. Все нараспашку. Генерал похож то ли на доброго деревенского быка, то ли на пахотного коня. Бесхитростный, но не простодушный; суровый, но не мрачный. Основательный, как столетний дуб, прочно вросший корнями в родную землю: не сдвинешь, не согнешь, не шелохнешь, только под корень рубить.
Генерал Симоняк, как и маршал Л. А. Говоров, не оставил после себя воспоминаний или автобиографии. Точнее, то, что он начал писать, уместилось на нескольких страницах, самое начало своей жизни успел Николай Павлович описать. Но даже то, что им было написано, обладает незримым литературным талантом, который нельзя померить или взвесить, но который отличает писателя от эпигона. Впрочем, если бы кто-то назвал его писателем, Николай Павлович от души бы посмеялся, но нам по прошествии лет прекрасно видно: то горячее чувство правоты, искренности и честности, которое разлито в скупых строчках незавершенной автобиографии, обладает явными признаками качественного художественного текста. И если рукописи не горят, то где-то в небесной библиотеке Ленинграда лежит дописанная книга за авторством Симоняка.
«…Я часто спрашивал свою мать: почему ребята дразнят меня мужиком или почему она не сошьет мне бешмет и шапку, какие носят мои ровесники в станице? Пусть тогда попробуют сказать, что я мужик.
Мать, тяжело вздыхая, объясняла, что не в бешмете дело. Беда в том, что у нас нет земли. Приехали мы сюда, на Кубань, с Украины, потому называют нас иногородними и носить казацкую форму не дозволяют.
Иногородние, инородцы, мужики лапотные — эти слова я слышал с детства, на себе ощутил пренебрежительное, презрительное отношение к тем, кого так величали.
В 1907 году, когда мне исполнилось шесть лет, меня определили в училище. В первый день занятий почти всем школьникам в классе выдали карандаши, тетради, книги. Меня и еще нескольких ребят, тоже иногородних, обошли.
Со слезами вернулся я домой. Родители сами купили
